Фелисьен Марсо - Кризи

В домике пять комнат, и в них попахивает грибком. Видно, что здесь жили дети. Вся мебель и стены в зазубринах, в царапинах. В одной комнате, самой большой, на обоях изображены Белоснежка и ее гномы в невероятном количестве экземпляров. Но Кризи обнаружила овальное окно: радости ее нет предела. Круглый балкон: она снова на седьмом небе. Старик в конце концов рассмеялся. Он, должно быть, сейчас думает, что в делах лучше иметь дело с женщинами. Я говорю: «Мы снимаем». Старик начинает читать опись имущества. Он читает очень быстро. Кризи просит сбавить темп. Когда он сообщает о шести гравюрах в рамках, Кризи обращает его внимание на то, что гравюр всего пять, и просит исправить. Теперь старик склонен, наверное, считать, что все-таки лучше иметь дело с мужчинами. Он скороговоркой упоминает о стаканах и тарелках. Кризи, непреклонная, пересчитывает их, заставляет приписать, что не хватает четырех стаканов, что тарелки разрозненные и что в котельной видны следы плесени. Ну как же мне не любить Кризи? Вручив чек, мы возвращаемся к машине. В Сен-Номе Кризи заходит в магазин, где продается краска. Ей требуются банки с белой краской, кисти. «Кризи, милая, зачем тебе это?» — «А эти гномы, — отвечает она. — Все эти гномы! Ты в силах вынести их?» — «Нет, — соглашаюсь я. — Но мы можем пригласить обойщика». — «Который будет работать целую неделю. А я не потерплю этих гномов ни одной секунды». Потом с серьезным, напряженным выражением, которое иногда появляется у нее на лице, она добавляет: «Я ненавижу Уолта Диснея. В Америке я побывала в «Диснейленде». И знаешь, что я тебе скажу. Я смотрела себе под ноги — так мне было стыдно».

Что-то в ее голосе подсказало мне, что это мнение и даже это выражение лица — всего лишь отголосок мнения, высказанного кем-то другим, кем-то, кто ей нравился. Иногда мне случается вот так вот обнаруживать у Кризи что-то похожее на частицы или следы ее прежней жизни. В данном случае это снобизм. Ведь снобизм является своего рода страхом. В общем, мы берем эти банки с краской и, возвратившись, начинаем перекрашивать стены. Однако эти гномы принадлежат к какой — то дьявольской породе. Они проступают сквозь слой краски, далекие, наполовину стертые и оттого еще более опасные. К восьми часам вечера мы успели наложить второй слой краски лишь на четвертой части поверхности двух стен. Я говорю, что пора бы поужинать. Кризи отвечает, что об этом не может быть и речи. Потом она смеется, целует меня, обзывает дурнем. Уходит и возвращается с огромным бумажным пакетом, наполненным бутербродами, которых хватило бы человек на пятнадцать. В конце концов мы ложимся на матрас без простыней и в деревенской тишине, на пледе, который Кризи принесла из багажника своей машины, начинаем заниматься любовью. Три четверти гномов по-прежнему взирают на нас со стен своими глазками маленьких старичков.

Счастливым или злосчастным был для нас этот утопающий в зелени домик? Несомненно, счастливым — в той мере, в какой у Кризи, стоило ей оказаться внутри белой ограды, сразу куда-то пропадал ее недуг, похожий на помутнение сознания, улучшалось настроение, которое в свободные от работы и развлечений часы все состояло из дерганий, волнения, беспокойства, страха; сразу куда-то улетучивался витавший вокруг нас холод. А впрочем, дом тут был причиной или тот путь, который следовало проделать, чтобы попасть сюда? Ведь на Кризи, как я уже сказал, благотворно влияет и чрезмерная скорость. Когда я подъезжаю и вижу ее машину перед домом, я знаю, что сейчас увижу Кризи, похожую на саму себя и в то же время Кризи спокойную, умиротворенную. Бывает, что мы договариваемся встретиться в Париже. Кризи подъезжает, резко тормозит и срывается с места раньше, чем я успеваю захлопнуть дверцу. В первые дни мы оставляли машины в самом начале тропинки. Потом Кризи сочла возможным подъезжать к самому дому, что она и делает, почти не сбавляя скорости, в вихре разлетающихся во все стороны листьев. Я выхожу из машины. Убираю загораживающую въезд перекладину. Машина проезжает мимо меня, скрипя гравием: мы свободны, чудо совершилось. Сейчас я задаюсь вопросом, не слишком ли явным было это чудо, не оказывало ли оно действие, сходное с успокоительными пилюлями, которыми злоупотребляла Кризи, то есть усыпляло нас, удаляло нас от нас самих, хотя угроза оставалась где-то совсем рядом, заставляло нас забывать, что за каждой любовью, внутри этой самой любви бдит и действует ее злейший враг — время, которое не впадает в спячку, которое находится в постоянном движении, которое без устали что-то уничтожает, разрушает, а если что и созидает, то тайком от нас, а мы вдруг сталкиваемся с чем-то нам не известным, к тому же растерявшим свою истину. А в чем заключается наша истина? Мы отвоевываем спальню у гномов и делаем из нее свою собственную спальню. Поначалу у Кризи была настоящая лихорадка обустройства. Вскоре она у нее прошла, причем, я никак не поощрял ее действий в этом направлении. Наши банки с краской стоят в углу, а на стенах так и остались три четверти гномов. Кровать застелена голубыми пахнущими лавандой простынями и одеялом из шерсти гуанако. Что же касается остального, то наши добавления к обстановке сводятся к нескольким предметам из кожи или металла, которые странно смотрятся посреди обветшалой мебели: проигрыватель, красный кожаный несессер, две экстравагантные лампы, оживающее при включении в электросеть панно — обычно по нашей забывчивости мы его не включаем. Мы вместе побывали в магазине и купили там кое-какую деревенскую утварь, джинсы, клетчатые рубашки. Однако джинсы, одеваемые на два часа, — это все равно что камзол для актера, нечто как бы не совсем реальное, а наши висящие рядышком в ванной комнате халаты похожи на аксессуары, помещенные туда декоратором.