Фелисьен Марсо - Кризи

Окидываю взглядом гостиную. Мне кажется, что это в последний раз. В лифте я говорю себе, что должен оставить ее, что должен порвать с ней, и не столько ради себя, сколько ради нее, что у меня нет права, нет права усложнять ее жизнь, если я не собираюсь сделать ее счастливой. Сегодня речь идет уже не о Кризи, сошедшей с плакатов, не о Кризи, летящей на волнах, а о моей крошке Кризи, которую я должен спасти, которую я должен защитить даже от самого себя, даже от нее самой. Завтра я сообщу ей об этом. Завтра я порву с ней. Завтра я разобью себе сердце. Был в твоей жизни праздник. А теперь остановись. Пришло время. Возвращайся домой, депутат от Морлана. Возвращайся домой. На следующий день, когда я звоню ей, она говорит: «Неужели мне это приснилось? Скажи, ты приезжал сегодня ночью?» И моя решимость тут же исчезает. Я еду к ней. Где ты, та малышка, которую сегодня ночью я держал в своих объятьях? Я вновь вижу мою закованную в сталь Кризи, дерзкую, жесткую, которой ничто не может повредить. Я вновь испытываю нашу сухую, бесплодную лихорадку. Осталось ли в моем подсознании хоть что-то от принятого мной решения? В какое-то мгновение мне чудится в больших глазах Кризи волнение, вопрос. Но когда я собираюсь уходить, она резко, даже агрессивно говорит мне: «Ты сегодня очень торопишься». Этот ключ что-то изменил в наших отношениях. В первые дни из деликатности и на тот случай, если Кризи вдруг окажется не одна, я по-прежнему звонил. Кризи это сердило, и она сказала мне прямо при полковнице: «У тебя же есть ключ. Ты что, где-нибудь его забыл?» Затем, словно желая немного замаскировать свое недовольство, добавила: «Зачем лишний раз беспокоить Снежину?» Когда потом мы собирались встретиться у нее, а ей необходимо было выйти на какое-то время из дома, она специально старалась вернуться после меня.

И тогда, если я хотел к ней подойти, она говорила: «Нет, нет. Подожди». Она поднимается к себе в спальню и что-то там делает. Хотя в конце концов я понял, что она там делает: она помещает между мной и собой немного жизни, немного обыденности, какие-то ритуалы, которых достаточно, чтобы видоизменить наши свидания. Они перестали быть свиданиями. Она возвращается домой и видит, что я уже пришел. Она обнаруживает меня дома не как любовника, а как человека, который живет вместе с ней и для которого нет никаких оснований не быть дома, который читает газету, слушает пластинки или звонит по своим делам. Потом, через одну-две секунды, установив эти декорации, она спускается по лестнице, бежит ко мне, смеется, встряхивает волосами, опрокидывает меня на узкий диван и говорит мне: «Злодей». Другие говорят: «Дорогой мой». Кризи говорит мне: «Злодей». Она не смотрит на меня, но улыбается Снежина довольна. Как-то в другой раз, ближе к вечеру, Кризи, лежа в моих объятьях, положив колено мне на живот, вдруг сообщает мне: «Знаешь, я кое-что придумала, как мне быть с налогами». И излагает мне свои мысли. Я говорю ей, что все ее доводы очень шаткие. «Подожди-ка, — говорит она. — Сейчас увидишь». Она соскакивает с кровати, включает лампу, приносит мне целую кипу бумаг. И вот мы оба сидим на кровати, оба в очках, причем у нее очки такие огромные, что мне становится даже смешно. «Кризи, дорогая моя, ты что же, столько зарабатываешь?» — «Ну да», — отвечает она. — «И все тратишь?» — «Вовсе нет, что ты. Часть денег я вложила в дело». — «Вложила? Куда же это?» Я содрогаюсь.

В этих делах Бетти разбирается гораздо лучше меня. Однако это не мешает мне по-прежнему считать, что женщины в деньгах ничего не понимают. «Во что же ты их вложила?» — «У меня есть магазинчик». Я вне себя от удивления. «Магазинчик? У тебя есть магазинчик?» — «Да. На авеню Монтень. Ты, наверное, видел его, в большом здании». — «А кто им управляет?» — «У меня там есть управляющий». — «Который, разумеется, тебя надувает». — «Вовсе нет, — отвечает она. — Почему ты так говоришь? Он меня вовсе не надувает. Я слежу за ним». Она извлекает из своего зеленого кляссера досье, отчеты. Насколько позволяет судить беглый просмотр, управляющий работает превосходно, во всяком случае, прибыль получается солидная. «Кризи, дорогая, почему ты раньше никогда мне об этом не рассказывала?» — «О чем?» — «О твоем магазинчике?» — «Разве это так интересно?» Тут она права, это мне не очень интересно. И все-таки странно, что она ничего не рассказывала мне об этом раньше. Почему именно сегодня ночью? К чему эта преамбула о налогах? Все эти вопросы я задаю себе сейчас. А в тот момент, когда посреди ночи мы сидели вдвоем на кровати и когда мое удивление прошло, мне было все это лишь смешно. Моя Кризи, моя икона, мой раскрашенный идол, моя райская птичка, моя малышка Кризи, моя фараонша, оказывается, моя фараонша, записана в Коммерческий реестр. «Моя Кризи…» Я взглядом показываю ей на ту занятную штучку, выдающую фамилии и телефонные номера, которую я ей подарил. «А знаешь, где я это купил? У тебя!» Это не вызывает у нее улыбки. Она привстала на коленях в кровати, очень серьезная, в больших очках, и отвечает мне: «Разумеется. У меня на этот товар исключительное право».