Уильям Бойд - Нутро любого человека

Потом набрасываю халат, заказываю завтрак (сам забираю поднос от двери), наливаю в апельсиновый сок немного джина, — чтобы снять головную боль. Сижу с чашкой кофе и наблюдаю, как солнце карабкается по фасадам домов напротив. Просыпается Джакинта, я подаю ей кофе. „Тяпнешь?“ — спрашиваю я и доливаю в кофе виски. Объясняю, что Роза ушла с утра пораньше.

ДЖАКИНТА: Хочешь подурачиться?

Я: Что у тебя на уме?

ДЖАКИНТА (закуривая): Ну, хочешь выкинуть что-нибудь этакое?

Я: Ты о чем?

ДЖАКИНТА: Я думаю это должно быть как на какой-нибудь большой оргии — правильно? Сдается мне, ты был бы не прочь проделать еще что-нибудь.

Я: Как насчет страстного поцелуя?

И Джакинта целует меня (5 долларов), усердно орудуя языком, всхрапывая и постанывая в поддельной страсти. Потом перебирает варианты: в задницу, по-собачьи, 69, с плюхами. Но на меня вдруг наваливается усталость, мозг занят тем, что деятельно анализирует события последних нескольких часов, пытаясь уразуметь, почему все прошло так просто, неэротично, без особого волнения. С такой бьющей в глаза заурядностью. Сам виноват, решаю я: все дело именно в том, что я слишком занят анализом, слишком наблюдателен, слишком интересуюсь подробностями, слишком вникаю в тонкости, связанные с двумя девушками. Настоящий клиент просто занялся бы делом и был бы доволен, — давай то, давай это, — а я только и отмечаю, что марку сигарет да струпик на колене Джакинты. Потливая, бесцеремонная Роза с ее чрезмерным весом; щуплая, подшибленная Джакинта с ее нелепым именем. Мне следовало быть более эгоистичным, менее любознательным, менее…

ДЖАКИНТА: Кстати, меня вовсе и не Джакинтой зовут. Валериной.

Я: Милое имя. Русское?

ДЖАКИНТА: Папка был русским. По-моему. Думаешь, это ничего?

Я: Конечно.

ДЖАКИНТА: В Америке с русским именем не больно-то развернешься. В наше время.

Я: Тоже верно.

Она выскальзывает из постели, подходит к подносу с завтраком, чтобы намазать тост маслом. „Хороший отель“, — говорит она раз, примерно, в четырнадцатый. Потом глаза ее загораются. „У меня идея, — говорит она. — Хочешь, я на тебя пописаю? Некоторым мужикам это нравится“.

Я: Правда?

Мы сходимся на 30 долларах, — день-то уже другой, говорит Джакинта: прошлая ночь это прошлая ночь. Она отводит меня в ванную комнату, я снимаю халат.

Я: А как это, вообще-то, делается?

ДЖАКИНТА: Ложись в ванну. Я подумала: пописать надо бы. А чего же зря добру пропадать, вдруг ему эта штука понравится.

Я (ложась в ванну): Заранее никогда не скажешь. Только постарайся в лицо не попасть.

ДЖАКИНТА: Я аккуратненько.

Джакинта встает надо мной, широко раздвинув ноги. „Готов?“. Я гляжу снизу на ее тело, сильно укороченное перспективой. Киваю и она пускает струю. Держу глаза открытыми, приказывая каждому органу чувств регистрировать и оценивать мельчайшие подробности. Такое со мной впервые. Эта ночь принесла мне нечто новое. И до странного унизительно сознавать, что жизнь все еще способна удивить тебя — после пятидесяти-то трех лет.

Она заканчивает и выбирается из ванны, а я задергиваю занавеску и принимаю душ. Обильно намыливаясь. А когда выхожу — и вправду начиная испытывать некоторую игривость, — Джакинта оказывается уже облаченной в ее скудную одежку. „Мне пора, — говорит она. — Надо забрать у сестры моего малыша“. Я даю ей 200 долларов.

— Спасибо, Джакинта, — говорю я. — Это было изумительно, все это. Правда.

— Ага. В любое время, Логан, — говорит она, уходя. Ей удается заставить голос звучать с поддельным энтузиазмом, однако с мертвой улыбкой своей она ничего поделать не может. — Было отлично.

Мистик-Хаус. Как ни твержу себе, что мне хорошо здесь одному, а все же неизменно сознаю — наполовину, что Аланны и девочек больше нет, и они никогда сюда не приедут. У Петермана квартира над рекой Гудзон. Надо признать свое поражение. Как выяснилось, Аланна и Петерман, прежде чем я их застукал, спали друг с другом почти уже год. Знать об этом по-настоящему мучительно — даже живот подводит. Ты снова и снова возвращаешься к тому времени, отмечая и регистрируя ложь и двуличие, которое тогда проглядел; понимая и осознавая, что те мгновения радости, покоя, счастья, плотской любви, были подделкой и обманом, что связь этих двоих зачумляла, точно моровое поветрие, твою повседневную жизнь, отравляя в ней все. Я перечитываю мой дневник, думая: вот тогда, тогда и тогда она встречалась с Петерманом. Это к вопросу о твоей баснословной наблюдательности, Маунтстюарт. Да, но из этих страниц явствует также, что и я деятельно ей изменял, что моя ложь ослепляла меня, не давая увидеть ложь Аланны. Когда я расшумелся, гневаясь на ее неверность, Аланна сказала: „Брось, Логан. Я прекрасно знаю, что ты годами трахал Джанет Фелзер. Так что не читай мне нотаций“.