Давид Фонкинос - Леннон

Я ждал президентских выборов, трясясь от страха. Считал дни. Моим единственным спасением было бы поражение Никсона. Как и единственной надеждой на лучший мир. Не знаю, как я вынес тот ноябрь семьдесят второго. В вечер выборов мы были в Лос-Анджелесе, у Рубина. Я напился. Результаты меня просто сразили. Мы с Йоко взглянули друг другу в глаза. Что-то рушилось. Я понял, что меня выдворят. Надо было продолжать борьбу, но сил не осталось. Меня как будто сносило течением.

Мы с Йоко жили в тоталитарном мире абсолютной любви. Но даже сумасшедшее счастье не помогло мне избавиться от отвращения к себе. Меня по-прежнему преследовали мои вечные демоны. Чего я только не перепробовал, чтобы обрести душевный покой, — все напрасно. Мне становилось только хуже. Я так много пил, что часто впадал в агрессию. Преждевременная трагическая смерть многих и многих рок-звезд причиняла мне жестокие страдания. Меня не покидало ощущение, что я не живу, а отбываю пожизненное заключение.

Как-то на вечеринке я заметил одну блондинку. Вернее сказать, заметил, что она на меня смотрит. Ну это я так говорю — блондинку, она вполне могла быть серо-буро-малиновой. Все мои воспоминания о никсоновских временах черно-белые. В ее взгляде я прочел то, что успел слишком хорошо изучить в прошлом. Она относилась к тому типу телок, с которыми можно трахаться, не тратя времени на знакомство. В последние годы я отдалился от женщин и чувствовал, что мне начинает этого не хватать. Я подошел к ней и стал ее лапать. Здороваться руками. Йоко сидела рядом, в паре метров. Она ничего не сказала. Просто сидела и молча терпела унижение. Потом вдруг резко поднялась. И ушла, не удостоив меня даже взглядом. Я должен был побежать за ней, догнать ее в темноте, но вместо этого я потащил блондинку в соседнюю комнату. Что было потом, помню плохо. Наверно, я проснулся наутро — или век спустя? Я плохо ориентировался во времени. Надо было возвращаться к Йоко — жалким, сгорающим со стыда в своем кобелином ничтожестве. Как всегда, решать, что будет с нами дальше, предстояло ей. Если я хочу все разрушить, шляться по блондинкам и даже умереть, она не станет мне мешать. Вернет мне свободу. Именно так она и сказала: возвращаю тебе свободу. Но в устах Йоко эти слова приобретали огромное значение. Их истинный смысл состоял в том, что она бросает меня наедине с моим одиночеством. Она предложила мне остаться на уикенд в Калифорнии и попытаться выйти из своего состояния. А потом видно будет. Этот уикенд продлился четырнадцать месяцев.

Сегодня я понимаю, какое мужество проявила Йоко. Она страдала, это я знаю точно. Оглядываясь на те годы, которые мы прожили вместе, я вижу, как ей досталось. У нее отняли дочь. Благодаря мне она прославилась на весь мир, но никто так и не признал в ней великую художницу. Думаю, она сознательно пошла на риск потерять и меня. Во всяком случае, на риск подвергнуть меня испытанию пустотой. Жизнью без нее. Отходя в сторону, она давала мне возможность определить, чего я хочу на самом деле. Но она оставила меня не в полном одиночестве. За несколько месяцев до этого у нас появилась великолепная помощница — Мэй Пэнг. Она занималась абсолютно всем и демонстрировала чудеса внимания и заботы. Йоко попросила Мэй приглядеть за мной. И даже не отказывать мне, если я начну приставать. Кому-то это покажется безумием или даже мерзостью. Но я тут вижу не подвох, а благородство. Йоко где-то в глубине души говорила себе: пусть я потеряла Джона, но я хочу знать, что рядом с ним моя союзница. Женщина, которая расскажет мне о нем все. И через нее я по-прежнему буду с ним. Я ничего этого не знал. Просто думал, что Мэй осталась со мной, потому что была моей ассистенткой.

В первые несколько недель я переспал с кучей девчонок. Как будто с головой окунулся в прошлое. Нас собралась целая орава гуляк, от Кита Муна до Гарри Нилссона, и мы каждый вечер гудели. Обходили ночные клубы. Часто компанию нам составлял Ринго. В это же время я довольно много общался с Миком Джаггером. Мы провалились в дыру середины семидесятых. Вообще середина десятилетия редко бывает интересной. Власти по-прежнему пытались меня выдворить, но я не поддавался. У меня был лучший адвокат. За меня горой стояли знаменитости. Меня активно поддерживали самые разные люди, от Дилана до Синатры, не говоря уже о Фреде Астере или Аллене Гинсберге. Приятно было чувствовать, что тебя любят и тебе помогают. Но по существу это ничего не меняло: я погибал.