Давид Шраер-Петров: Ранчо «Мираж»

История началась в Сан-Диего. Подошел последний день конференции. Дальше Миркиным предстоял недельный отдых в доме друзей, которые вышли на пенсию и переехали из Новой Англии на юг Калифорнии на ранчо «Мираж». План был такой: на следующее утро Миркины, Владимир и Маша, берут в рент машину, грузят вещи и отправляются в путешествие.

В те годы не было еще в ходу электронных навигаторов, которые под управлением спутников прокладывают маршрут для путешественников. Еще дома в Провиденсе Миркины получили карты и описание маршрута из дорожной службы ААА, куда регулярно посылали членские взносы. Словом, все было готово. Маршрут был прочерчен, изучен со всей дотошностью, которой отличался Миркин, и оставалось только дождаться времени ложиться спать, а наутро отправиться в путешествие. Чемоданы были сложены и ждали у дверей номера.

Маша улеглась с книжкой, а Владимир все не мог угомониться. Присаживался с журналом «Ньюйоркер» на кресло итальянской кожи под торшером — не читалось. Хотел поболтать с Машей — она заснула. Решил пройтись по набережной, подышать свежим вечерним воздухом.

Толпы жителей Сан-Диего и участников разнообразных конференций прогуливались по променаду, не обращая на него никакого внимания. Как назло, среди прогуливавшихся не попадалось ни одного знакомого, хотя Миркин внимательно вглядывался в лица сидевших за столиками кафе или барствовавших в колясках велосипедных рикш. Правда, в сумерках субтропического вечера легко было ошибиться и пропустить кого-то из знакомых.

Миркину даже пришла в голову мысль о том, что главный прием, который используется в литературе, узнавание — неузнавание, родился из сумерек. Отсюда элементы сумеречного состояния, входящие в основу каждой загадочной истории. Ожидание чудесного, высказанное кем-то или записанное, это ведь и есть душа любой истории. Миркину искренне верилось, что писатели рассматривают мир через призму, преломляющую реальность. Все дело в степени преломления. Он так и делил писателей на любимых, повествовавших о чудесных событиях, и прочих, которые рассказывают о хронике обыкновенной жизни.

Он прошелся в один конец набережной и повернул назад. Постепенно толпа отстала, поредела, рассеялась. Миркин оказался на деревянном причале, предоставленном любителям вечерней рыбалки. Ему без всякой внешней причины захотелось забросить к черту все планы, пойти к администратору, доплатить за номер на неделю вперед, купить рыболовные снасти и предаться всепоглощающей и, может быть, единственной, кроме чтения, страсти — рыбалке. Он даже решился побеспокоить одного из рыбаков — широколицего мексиканца, тягавшего одну за другой гладких вертких рыбин, величиной с крупного карася, которых он сбрасывал с крючка в стоявшее рядом с ящиком для снастей ведро с водой. «Шпроты? Sprats? Сардины? Sardines?» — спросил Миркин у мексиканца, но тот захохотал, как если бы у него спросили, не кит ли это или другая морская диковинщина, и несколько раз ткнул пальцем в ведро, хохоча и повторяя по-испански какое-то слово, очевидно, местное название рыбы.

Смущенный Миркин пошел прочь, окончательно ощутив себя в полном одиночестве. Вспомнились одинокие ночные шатания по белорусскому городку, где он служил военным врачом в одном из танковых полков. Тогда можно было пойти по известным адресам. Известные двери открыла бы одна из приветливых доступных женщин, которые с благодарностью принимали шоколад, вино или какую-нибудь безделицу-украшение. А если ничего не приносилось, гостя все равно встречали с улыбкой и успокаивали вином, чаем и лаской. Поначалу Миркин навещал этих утешительниц, этих любовных экстрасенсов, но вскоре их однообразные средства перестали действовать, и он забросил ночные сеансы, которые относил все к тем же сумеречным силам природы. Он был хорошим доктором и честным офицером. И был рад освободиться от действия ночных сил, которые все же тревожили его, особенно по вечерам.

Кроме того что Миркин был хорошим доктором и честным офицером, он был мыслящим человеком. То есть все мыслят. Этого не отнимешь даже у животных. Однако степень мышления Миркина была выше среднего уровня, который довольствуется выполнением обязанностей перед обществом и получением за это минимальных благ. Миркин ощутил в себе страстное желание и непреодолимую волю жениться. Но так жениться, чтобы дети от этого брака были вовсе лишены сумеречных идей и жили свободно и счастливо. Для этого надо было найти подходящую девушку. Время перевалило на вторую половину XX века. Ни о каких запланированных знакомствах не могло быть и речи. Миркин положился на волю случая.