Давид Шраер-Петров: Ранчо «Мираж»

И вскоре этот случай подвернулся. Командир танкового полка направил Миркина прочитать курс лекций по военной эпидемиологии в местном медицинском училище. В классной комнате за вторым столом сидела милая девушка с голубыми смеющимися глазами и каштановыми волосами, разлетавшимися по плечам, когда она поворачивалась в сторону. А поворачивалась она часто, потому что знала ответы на все вопросы преподавателя, т. е. Миркина, и спешила поделиться знаниями с остальными учениками, которые ее об этом беспрерывно просили, словно она была переводчицей с полузнакомого языка. Она была такая милая и красивая с ее упругими молодыми грудями, напрягавшими желтую кофточку, что Миркин не обращал на эти малые нарушения никакого внимания и весело вел опрос.

Девушку со смеющимися голубыми глазами звали Маша Литвак. Правда, иногда взор ее словно бы угасал, уходил в глубину только ей доступных объектов мысли. Но через мгновение она встряхивала головой и глаза начинали смеяться. Отец Маши был знаменитым на весь городок сапожником. Хорошо зарабатывал. Любил принимать гостей и ходить в гости. Но случилось несчастье. Мать Маши погибла три года назад при совершенно непредсказуемых обстоятельствах. Она вместе с мужем была в гостях у родственников, живших на третьем этаже с балконом. Ограда балкона, на которую опиралась Машина мама, рухнула. Смерть наступила мгновенно. С тех пор Маша панически боялась высоты. Через год Евсей Литвак женился снова. Мачеха была молодой женщиной, чуть старше тридцати, и вскоре забеременела. Так что было в доме не до Маши.

Вокруг потемнело. Наваливалась темно-фиолетовая туча, лохматый хвост которой закрывал даже те короткие куски серпантина, которые машина преодолевала между поворотами. Все потемнело. На поворотах дороги приходилось замедлять ход и осторожно продвигаться на второй скорости — они были такими крутыми, что машина разворачивалась вправо почти на месте. Миркину хотелось только одного: чтобы Маша не просыпалась подольше, пока они не преодолеют подъем и не начнут спускаться с горной гряды. Дальше их выведет дорога, направляющаяся в ранчо «Мираж».

Миркин вдавил свое тело в водительское кресло и молил судьбу, чтобы не допустить ошибку и не соскользнуть в ущелье. Повторял ли он начальные слова древней молитвы к Б-гу: «БАРУХ АТА АДОНАЙ…» или взывал простыми словами, идущими из сердца одинокого человека к вселенскому судилищу жизни и смерти, он просил о Маше, о ее спасении и встрече с детьми.

Дождь становился все сильней и беспросветней. Миркин включил фары дальнего света, но они с трудом освещали дорогу в двух шагах впереди «Хонды». Маша давно проснулась, но не подавала голоса. На секунду он оторвал взгляд от дороги и увидел выражение ужаса на окаменевшем лице жены.

Машина метр за метром продвигалась вперед и вверх, так плотно прижимаясь правым боком к обочине, что почти шаркала железом о камень горы. Он услышал рыдания жены, которая уткнулась лбом в колени, чтобы заглушить свой голос и спрятать лицо, искаженное ужасом. Миркин понимал, как ей страшно ощущать себя на смертельной высоте над ущельем и мысленно прощаться с детьми. Он повторял время от времени: «Потерпи, родная, мы скоро выползем отсюда». Но она не верила и продолжала всхлипывать, как на похоронах.

От черноты тучи, от потоков дождя и от бесконечности каменной стены, нависавшей над дорогой и оттеснявшей машину в ущелье, на душе Миркина стало так горько, как будто бы он по своей воле, а не из-за глупой доверчивости привел их на край гибели. Он крутил руль, едва нажимая на педаль газа и стараясь ни о чем не думать, целиком полагаясь на те силы природы, которые посланы на помощь человеку, а не на его погибель. Впервые, пожалуй, он реально убедился в существовании потусторонних сил и непрерывной борьбе между ними за человеческие души и тела. А иначе на что было надеяться?

В своих мольбах за Машу он обращался к спасительным силам, отгоняя разрушительные, ибо молить их было бессмысленно. Это были силы того же порядка, что проливали смертельный газ на обреченных евреев в газовых камерах, а после сжигали тела убитых в крематориях концлагерей, по-дикарски надеясь, что одновременно сжигают души. Миркин воспринимал себя как будто со стороны, как будто в просмотровом зале, где показывают документальный фильм из трех частей: выгрузка из вагонов-теплушек, массовое умерщвление в газовых камерах и сжигание в печах крематориев.

Он покорился судьбе и отдал себя машине, которая стала его единственной опорой и надеждой, вторым «я». В какой-то момент спираль дороги повела колеса «Хонды», а за ними руль и руки Миркина влево, а не вправо, как было весь путь до этого. Он ощутил, что они начали раскручиваться, поворачивать влево, то есть, по его представлениям, спускаться вниз.