Амос Оз - Уготован покой...

Ночью на окраине кибуцной усадьбы, во тьме барака, где располагалась парикмахерская, лежал с открытыми глазами Азария Гитлин. Он лежал, с наслаждением вслушиваясь в то, как с тонут под ударами ветра старые эвкалипты, как дождь молотит по жестяной кровле, и лихорадочно размышлял о себе, о своем тайном предназначении, о том, как завоюет любовь всех членов кибуца, как только откроется им. Он вспоминал мужчин и женщин, чьи взгляды ловил на себе, войдя в столовую. Пожилые люди из поколения первопроходцев, жилистые, поджарые, их лица даже зимой хранили густой, глубокий загар цвета красного дерева. И по контрасту с ними — мощные медлительные парни, некоторые напоминали впавших в дрему борцов. Девушки, которые окинули его взглядами, едва только он вошел, и тут же начали перешептываться, пышнотелые, золотистые, смешливые девушки, скромно одетые, но окруженные аурой дерзкой, веселой женственности, сведущей в таких вещах, которых ты и в снах своих не видывал.

Азария сгорал от нетерпения немедленно, не откладывая, как можно ближе познакомиться со всеми: поговорить, объяснить, вызвать ответное чувство, прикоснуться к жизни этих людей и решительно проникнуть в нее. Если бы только можно было единым махом перескочить через неловкость первых дней, с лету ворваться в самую гущу событий, сразу же в полный голос объявить кибуцникам: вот он я, здесь, среди вас, и то, что было прежде, уже не повторится. Возможно, он выступит в один из ближайших вечеров в столовой перед всеми, он будет играть для них, и от звуков его гитары дрогнут усталые сердца. Он познакомит их с новыми оригинальными идеями, которые в тяжких муках выстрадал в годы своего одиночества; он будет говорить о справедливости, политике, любви, искусстве, смысле жизни. Он соберет вокруг себя молодых людей — тех, чей энтузиазм остыл в тяжелых трудовых буднях; он прочитает серию лекций и заново всех воодушевит. Будет вести кружок. Писать заметки в кибуцную газету. Повергнет в изумление самого Иолека, по-новому высветив эпоху первого главы государства, Бен-Гуриона, и деятельность его правительства. Он вступит с Иолеком в спор и, приведя неопровержимые доводы, победит. Очень скоро все убедятся, что здесь, среди них, появился и живет человек редкой души. К нему станут обращаться с вопросами, чтобы услышать его мнение. О нем будут перешептываться в темноте спален, едва слышно, будто шелестит дождь. «Удивительный парень», — скажут о нем. И юные девушки добавят: «Какое одиночество светится в его глазах». Жаром свой души покорит он их сердца. Избранник кибуца, он будет выступать как его представитель на съездах кибуцного движения. Откроет новые горизонты. Разрушит мертвые постулаты. Поразит и увлечет всех своими революционными идеями. Его слово прорвется сквозь любые стены. Незнакомые люди, которых он никогда не встречал и никогда не встретит, будут говорить о нем в сотне разных мест одновременно. Сначала так: «Это тот новый парень, который поднялся на последнем съезде и в своей блистательной четырехминутной речи выдал им раз и навсегда все, что им давно положено…» А потом: «Азария — это открытие, восходящая звезда из молодых, мы еще о нем услышим…» И наконец: «Есть еще люди, чей ум настолько окостенел, что они до сих пор отвергают новые принципы, которые сформулировал Азария Гитлин». Лидеры кибуцного движения, всё еще не до конца с ним согласные, но уже полные опасений и любопытства, скажут: «Ну что ж, прекрасно! Пусть зайдет для серьезной беседы. Почему бы и нет? Пожалуй, стоит послушать и поглядеть на него вблизи». А когда покинет он кабинет, вслед ему прозвучит: «О чем тут еще говорить? Он покорил нас. Ведь это настоящий гений». Пройдет еще немного времени, и вокруг него начнут роиться журналисты из газет и с радио. Им все будет интересно. Обратятся в секретариат кибуца, чтобы выяснить подробности. И будут поражены таинственностью, окружающей его прошлое, историю его жизни, — им не удастся узнать почти ничего. Однажды зимней ночью он возник из темноты…

В субботних приложениях к ведущим газетам скрестят с ним шпаги возмущенные консерваторы. В пространных статьях безуспешно будут они пытаться погасить блеск излучаемых им идей. Он, со своей стороны, ответит им кратко: четыре-пять острых, неопровержимо точных строк, элегантно-утонченных и безжалостных; и лишь в заключение прибавит он два-три примирительных слова, будто легонько похлопает по плечу этих замшелых старцев: «Не стоит сбрасывать со счетов решающий вклад моих оппонентов в формирование основ мышления целого поколения».