Амос Оз - Уготован покой...

Ионатан остановился. Снова утер лицо ладонью. Потрогал щетину на щеках. Наполовину опорожнил свою флягу. Сосредоточенно и напряженно вслушался. Жара давно кончилась. Повеяло ночной прохладой. Вокруг не было слышно ни звука. Молчание пустыни. Легкий ветер с севера. Тень гор. Звезды. И тьма. Но среди звезд, словно молния, вдруг возникло какое-то безмолвное движение: одна из звезд сорвалась с места. Прочертила сверкающую линию почти до края небосвода и растаяла где-то на юге. А все остальные продолжали сиять холодным светом.

Ионатан переложил свою ношу с одного плеча на другое, а автомат — из правой руки в левую. И, доверившись чутью, решил, что надо взять немного севернее. Вопрос: является ли ближайший холм справа тем, что отмечен на карте как Джабл-Бутайяр, или это уже Джабл-а-Тейбе? Еще немного — и взойдет луна. Но что это за шорох? Черная тень промелькнула и исчезла. Ночная птица? Или просто померещилось? Кругом холодное, глубокое безмолвие. Лишь мое тяжелое дыхание? Или еще кто-то дышит тут, у меня за спиной? Кто-то затаился и наблюдает за мной. Быстро, с легким лязгом взвел он свой автомат. Какое-то время выжидал, застыв, словно камень. Песчинка не сдвинулась с места. Сердце бешено колотилось. И все-таки он поставил автомат на предохранитель и приказал себе продолжать идти. Вновь тенью возвышалась вдалеке гора Джабл-Харун.

Нет проблем. Это мой маршрут. Я уже на трассе Вади-Муса. Ничего не боюсь, потому что мне все безразлично. Я не устал, не голоден, не испытываю жажды. Папа Эфрат — герой. И эта ночь только начинается.

Который сейчас час? Часы мне не помогут. Однако, судя по звездам, еще рано. Но что это шевельнулось там, напротив? Кто это светит фонарем в мою сторону? Прожектор вражеской погранзаставы? Факел бедуинов? Я уже нарвался на них. И делу конец? Конец моей истории?

Свет был мягким, окутывающим, это был свет иных миров. Будто дрожь ужаса сотрясла поверхность горы. Красная, гигантская, раскаленная луна вырвалась из-за вершин Эдомских гор. По мановению невидимой руки весь мир преобразился. По темным склонам заскользили светлые лунные гонцы. На равнине затрепетало бледное сияние. Мертвое серебро бесшумно разливалось по мертвой земле. Проявились линии холмов. Там и сям чернели скалы на дне ущелья, вздымались темные скопления кустов, казалось замышлявшие недоброе. Напрасно Ионатан убыстрял шаг, стремясь уйти как можно дальше: как бы стремительно ни двигался он, повсюду настигала его собственная мечущаяся тень, и ее обманные движения леденили кровь.

Вот они, призраки, души мертвых. Сирийцев. Которых мы убили. Бойцов иорданского Арабского легиона, проткнутых штыком моего брата. Лицо Римоны на белой простыне. Ее осенняя улыбка на бледном, окаменевшем лице. Серебро луны на ее обнаженном теле. Лица родителей в непроглядной тьме: голова матери запрокинута, так что жилы натянулись на шее, а отец сидит с ней рядом, уронив голову на грудь, погрузившись в мрачные раздумья. Так сидят они, мертвые, залитые сиянием, утонувшие в серебре. А руины деревни Шейх-Дахр захватила дикая растительность, лунный свет льется на развалины, среди которых не осталось ни одной живой души, и лишь то здесь, то там перевернутые трупы лежат во прахе и пепле, вспыхивающих блестками.

И внезапно Ионатан, вырвавшись из этой жути, осознал со всей непреложностью: только я один и остался, а это значит, что я убийца. Я убил их всех.

И, словно ноги его споткнулись о мертвое тело младенца, рухнул Ионатан на землю. Лежал, уткнув лицо свое в испепеленную, просоленную землю, весь дрожа — от макушки до кончиков пальцев на ногах, не чувствуя, как впиваются в него острые камешки. Лежал, ослепленный и отчаявшийся. Что ты наделал, сумасшедший, что же ты наделал? Это смерть твоя, сумасшедший. Ты убил и ее, и тех двух детей, что хотела она родить тебе, и твоего отца, и твою мать ты убил, а теперь и сам ты умрешь. Не в силах вытерпеть ужас пронзившего его страдания, он притянул к себе автомат, прикладом уперся в плечо, щекой прислонился к ложу, всхлипнул по-собачьи, снял с предохранителя и изо всех сил нажал на спусковой крючок. Приклад ударил его в плечо, запах огня и пороховой гари опьянил, все в нем перевернулось, раскат автоматной очереди слился с бешеными ударами его сердца, а огненные вспышки стремительно рвались из дула.

И пустыня, и скалы, и отвесные стены ущелий в то же мгновение открыли ответный огонь — гулкое и частое эхо, пуля в ответ на пулю; на первые раскаты эха отзываются новые, приглушенные, далекие, а за ними — отголоски отголосков, словно все окружающие горы, ответив на выстрел, вступили в жестокий бой друг с другом. И когда в конце концов, вобрав в себя последние отзвуки эха, вновь установилась черная тишина, Ионатан окончательно осознал, что он погиб и ему не жаль себя. Он вставил второй магазин и расстрелял его весь, выпустив одну непрерывную очередь, а затем, вставив третий магазин, шагнул вперед, чуть-чуть приподнял ствол автомата, сильно прижмурил левый глаз, поймал на мушку лунный диск и выпустил в него весь остаток своего боезапаса.