Амос Оз - Уготован покой...

Быть может, еще нынешней ночью он вернется, и дело с концом.

В столовой я приколол лаконичную записку, где извещал, не вдаваясь в объяснения, что отменил репетицию музыкального квинтета. В половине девятого вернулся к себе домой, принял душ, выпил лекарство. В четверть десятого пришли и срочно позвали меня в бухгалтерию: Майами наконец-то на линии.

«Yes? This is his personal assistant speaking [1] Да? Это его личный помощник (англ.). . Мистер Троцкий за городом. Весьма сожалеем, но связаться с ним невозможно. Но вы можете оставить для него сообщение».

Итак, мне пришлось со всей осторожностью подбирать формулировки: «Сообщение из Израиля. От исполняющего обязанности секретаря кибуца Гранот. Молодой человек по имени Ионатан Лифшиц („Пожалуйста, по буквам“. — „Пожалуйста“.) Этот молодой человек, возможно, уже связался или в ближайшее время свяжется с мистером Троцким. Он сын его старинных друзей. Отправился в путешествие. Если он выйдет на связь, пусть мистер Троцкий будет столь любезен и позвонит нам при первой же возможности. Будем весьма благодарны».

А потом в моей комнате ожидало меня, словно терпеливая супруга, мое постоянное одиночество. Присядь, Срулик. Нелегкий выдался у тебя день. Включим электрообогреватель. Попьем чаю. Наденем поверх пижамы старый добрый свитер. Пусть нам сыграют Брамса. Включим настольную лампу. Дом заперт на все замки. И тем не менее запахи извне прорываются в него. Влажные листья. Зимняя земля. Перегной. Воспоминания детства… Остатки какой-то неясной боли: мой отказ от П., да и другие мои уступки… Издалека донесется лай собак. Ночная птица испугает нас. Но вместо того чтобы пожалеть себя, мы сядем писать отчет. Вот уже и полночь миновала. Что же с тобой случилось, Иони? Где ты будешь ночевать сегодня? Пожалуйста, дай нам какой-нибудь знак. Мы не станем тебя преследовать.

Мое писание затянулось. Время уже очень позднее, а завтрашний день тоже будет не из легких. Зажгу-ка я светильник возле постели, а настольную лампу погашу. Приму душ, полежу, почитаю, пока не придет сон. Два последних месяца я читаю книги по орнитологии на немецком, английском и иврите, узнаю, чем занимаются птицы, почему ведут себя так, а не иначе. Спокойной ночи! Между прочим, и тут я ничего не понимаю. Поглядим, что же будет завтра.

Четверг, 4 марта 1966. Четыре часа пополудни.

Никаких новостей. Парня нет.

Ночью наши ребята дежурили у телефона. Поступил звонок от офицера, назвавшегося Чупкой. Спросил, что нового, сказал, что постарается в течение дня добраться до нас.

А утром Иолеку стало хуже. Врач поспешил к нему домой, сделал укол, предложил отправить Иолека в больницу. Хотя бы на несколько часов, чтобы провести основательные исследования. Но Иолек метал громы и молнии, стучал кулаком по столу, выгнал всех из комнаты.

Моя должность придала мне мужества, и я вошел к нему после того, как все в панике ретировались. Иолек не лежал в кровати, а, так же как и вчера, царственно восседал в кресле. Держал в пальцах погасшую сигарету, разглядывал ее с какой-то хитрецой и разминал с обоих концов, словно оценивая и сравнивая их.

— Срулик, — произнес он, — это нехорошо.

— Не кури, — сказал я, — и, по моему скромному мнению, тебе стоит последовать совету врача.

— Не о чем говорить, — тихо ответил Иолек, — и я отсюда никуда не двинусь, пока что-нибудь не прояснится.

— Возможно, мы ошибаемся? — спросил я неуверенно. — Возможно, несмотря ни на что, лучше было бы обратиться в полицию?

Иолек не торопился с ответом. А на лице молниеносно возникла и пропала одна из самых загадочных его улыбок.

— Полиция, — произнес он наконец, приподняв левую бровь. — Полиция, стало быть, газетчики. Стало быть, сенсация. А ведь у парня есть гордость, и если мы заденем его гордость, то собственными руками отрежем ему пути к отступлению. Он убежит еще дальше, еще больше замкнется в себе. А самое худшее будет, если его доставят сюда на патрульной машине. Нет. Это нехорошо. Подождем. Срулик?

— Да.

— Что ты думаешь?

— Обратиться. И немедленно.

— А?

— Я сказал: обратиться в полицию. Больше не ждать.

— То есть ты полагаешь, что он уже кое-что натворил?

— Этого я не говорил, Иолек. Боже упаси. Поскольку ты поинтересовался моим мнением, я сказал, что мы должны заявить. И еще сегодня.

— Пожалуйста, — сказал Иолек и глубоко затянулся погасшей сигаретой, которую держал в пальцах. — Пожалуйста. Ты секретарь. Поступай по своему разумению. У тебя есть право и на ошибки. Что ты ответил Хаве?