Тургрим Эгген - Hermanas

Многие пытались покончить с собой или калечили себя так, чтобы их направили в больницу. Они резали себя, глотали стальную проволоку, бритвенные лезвия или столовые приборы, жгли себя. Однажды я видел, как заключенный нагрел полиэтиленовые пакеты до превращения в жидкую кипящую массу, а потом засунул в нее руки. Они были полностью изувечены. Потом мы узнали, что обе руки ему пришлось ампутировать.

В начале я часто задумывался о самоубийстве. Но в основном не из-за условий содержания в тюрьме, а из-за того, что потерял Миранду. Я рассуждал так: если бы я был уверен в ее любви, я бы вынес восемь лет тюрьмы или больше. Без нее все теряло смысл. Что я буду делать там, на свободе? Потом я начал понимать, как же долго тянется одна неделя, один месяц, один год… боль израненной души стала отступать на второй план, потому что борьба за выживание изо дня в день приобретала все более важное значение. Я уже не так часто думал о ее измене и о последней ночи, а о Пабло не думал вообще. Если я не ошибался, он сам должен был в то время сидеть на допросе. Конечно, бывали ночи, когда я лежал на своем колючем соломенном матрасе и чесался, представляя себе Миранду в объятиях другого мужчины. Я видел на ней новые туфли. Но мечта о том, чтобы вернуться и зажить нормальной жизнью вместе с ней и нашей дочерью, придавала мне сил. Я жил ею. Я фантазировал, что Миранда всех подняла на уши, чтобы выяснить, где я нахожусь, писала письмо за письмом, которые просто до меня не доходили, связалась с «Международной амнистией» или другими организациями, чтобы помочь мне. Вот в эту минуту она встречается с кем-то, а сейчас опускает в ящик важное письмо, а теперь стоит и выкрикивает обвинения напротив дверей Министерства внутренних дел, а сейчас у нее берет интервью иностранный журналист. Они не могли заставить людей забыть меня.

Наконец в тюрьме у меня появился друг. Он тоже был одинок, отчасти потому что плохо говорил по-испански. Запас слов у него был большой, но произношение — ужасным. Он был единственным иностранцем в «Агуас-Кларас», а здесь, как и на свободе, против них существовало предубеждение: контакты с иностранцами ненормальны и наказуемы. Мы сближались осторожно, начав с улыбок и коротких кивков. Нам, контрреволюционерам, всегда надо отдавать себе отчет в том, с кем мы разговариваем. Многие заключенные работали на Управление государственной безопасности. В то время мы знали почти всех из них.

Мой новый друг был черным и носил удивительное имя: Мутула Ойеволе. Сначала его звали Лерой Вильямс, он родился и вырос в нью-йоркском Гарлеме. Он был редкой птицей — политическим беженцем на Кубе. По крайней мере, он называл себя политическим беженцем — в США его разыскивали за ограбление банка и соучастие в убийстве. Мутуле было чуть больше сорока лет, и он уже успел совершить в этом мире много нетривиального. В шестидесятые годы он вступил в «Черные пантеры», военизированную ветвь американской правозащитной организации, которая особенно усилилась после убийств Малькольма Икса и Мартина Лютера Кинга. Я кое-что знал об этой организации, Куба восторгалась ею. Теперь она больше не существовала. Партия «Черных пантер» была маоистской, и примером для нее служил Че Гевара.

Мутула не впервые оказался за решеткой. Он всегда жил на грани закона, и поэтому, когда году в 1970-м для финансирования партии надо было ограбить пару банков, Мутула почувствовал, что это его дело. Все пошло не так, как было задумано, и один полицейский был убит. С ФБР на хвосте Мутуле удалось перебраться через границу с Мексикой, где он сел в самолет, следовавший на Кубу, и по прибытии попросил политического убежища. Он был не один такой, в какое-то время на острове скопилось много бывших черных активистов из США. Фидель принимал их с распростертыми объятиями.

И что же с ним случилось? — поинтересовался я. Куба оказалась не тем раем, о котором он мечтал?

В какой-то степени, сказал Мутула. Но сейчас проблема была не в этом. Он сидел за распространение наркотиков. Ему и парочке соотечественников выделили дом на окраине Гаваны, и у них появилась страшная фармакологическая ностальгия по дому, после чего они начали выращивать mota. А потом урожаи стали такими большими, что им «пришлось» продавать часть… по его утверждению, в настоящих социалистических обществах марихуана уже легализована. Во время судебного процесса, по его словам, он понял, что Фидель Кастро — точная копия Сталина.