Тургрим Эгген - Hermanas

Бедняга Чако! Он казался старше и меньше ростом. Они нарядили его, угрожали ему и запугали его. К тому же ночь до суда его держали в каком-то месте, где не давали пить. Его наверняка научили, что не обязательно смотреть на обвиняемого, потому что его взгляд ни разу не скользнул по мне. Чако врал путано и нескладно. Да, поначалу у него сложилось хорошее впечатление обо мне, но прошло немного времени, и я, как он выразился, начал небрежно выполнять работу, поздно приходить и рано уходить. Я регулярно демонстрировал «типичное несолидарное отношение» (например, жалуясь на работу других товарищей), и мне было интереснее спорить на политические темы, чем выполнять возложенные на нас обязанности.

Догадывался ли Чако, что я ворую? Нет, и он объяснил это своей сердечной болезнью, которая, к сожалению, привела к тому, что он не мог наблюдать за моей работой так, как следовало бы. Когда все раскрылось, сказал Чако, он внезапно понял, почему мне так часто хотелось остаться в типографии после его ухода. Он добавил, что беспокоился, что в это время я буду копировать секретные военные документы.

Я написал на бумажке «запойный алкоголик» и показал Эусебио Векслеру. Он кивнул и поднялся, чтобы задать Чако несколько вопросов о том, сколько спиртного тот употребляет в неделю и не это ли та самая «болезнь», на которую он ссылается. Чако покрылся испариной и стал заикаться, но судья постучал деревянным молотком и сказал, что это «не относится к делу». И он, в общем-то, был прав. От об

винений в краже государственного имущества нам было не отвертеться.

Последний свидетель обвинения поверг меня в ступор. Поначалу я не понял, кто это. Он был только что подстрижен и одет в форму. Это был Эрнан Абреу, лейтенант Госбезопасности. Эрнан, оборванец и пейотный пророк! Никто не знал, где живет этот человек, поэтому все думали, что он был бомжом.

Эрнан рассказал, когда познакомился со мной, как и при каких обстоятельствах — в баре «Дос Эрманос» летом 1979-го. У него было задание внедриться в группу антисоциальных и контрреволюционных бузотеров и наблюдать за ними, а поскольку эта компания после моего ареста фактически распалась, он мог давать свидетельские показания, не опасаясь провала операции. Эрнан, по его словам, сразу распознал во мне одного из лидеров группы.

Я был готов ко многому, но происходящее было просто сюрреалистичным. У Пабло — а где, кстати, этот долбаный Пабло? — и то не получилось бы лучше. Эрнан был не просто внедренным агентом, но еще и провокатором. Это он познакомил меня с Пабло. И с Кико тоже, если не ошибаюсь. Я помню, что именно он сказал: «Ты один из нас». Он просто-напросто рекрутировал меня. Эрнан обладал способностью видеть. Во мне он с первого взгляда распознал оппозиционера, которому предстояло раскрыться полностью. Впечатляет. И разыгранный им спектакль впечатлил меня не меньше: я вспомнил, как откровенничал с ним, как мы часами беседовали о любви. Сначала я думал, что он потратил впустую довольно много времени, но потом понял, что постепенно рассказал Эрнану все. О своем отце, о сомнениях и лжи, о том, как Миранда раскрыла мне глаза на все это. И в конце концов я позволил ему редактировать свои стихи. Можно только посмеяться. Эти люди были такими талантливыми, такими хитрыми и ловкими, что просто волосы на голове вставали дыбом. А был ли Эрнан на самом деле голубым? Может быть. Что-то у них на него было, что-то серьезное. Но для той роли, которую он исполнял здесь, это было неважно. Эрнан не был обвиняемым, да никогда и не будет.

Его свидетельство представляло собой красочное описание всего того, что мне не стоило ни говорить, ни делать, снабженное передачей разговоров, которых я уже и не помнил. Он особенно подчеркивал, что я был «преступником по образу мыслей», и свидетельствовал он с целью обнародовать мое пагубное влияние на других: Кико, Пабло и Луиса Риберо он назвал поименно. Asociación para delinquir . Если бы мы были одни, я задушил бы его голыми руками. Но я помнил, как Эрнан умел пустить слезу, и понял, что сейчас наконец настала моя очередь сделать это: по мере того как это витиеватое и хорошо замаскированное предательство открывалось со всевозможных сторон, из моих глаз потекли слезы. Думаю, что даже если бы на свидетельском месте стояла Миранда и говорила все это, я бы не расстроился так сильно.

Мама ушла до окончания судебного заседания. Ушла навсегда из моей жизни.

Естественно, меня осудили. Эусебио Векслер произнес во многих отношениях великолепную заключительную речь, но у него было маловато сильных аргументов в мою пользу. Он просил о сострадании, и мы его добились. Я получил всего восемь лет.