Валерия Перуанская - Зимние каникулы

Майя, которая в душе держала сторону невестки – без причины, а из духа противоречия (вечно старики на молодых нападают), подумала: ясное дело, сама купить не может, вот и ворчит. Да и зачем ей, на ее толстые короткие ноги, сапожки югославские?

Зато Варвара Фоминична подхватила: – С ума люди посходили, каждый хочет другого перещеголять. Будто оттого, что у него сапоги лучше или гарнитур в квартире дороже, он и сам лучше всех. – Она только что вернулась в палату, проводив мужа, и складывала в тумбочку яблоки, которые не успевала съедать.

Муж Варвары Фоминичны, Василий Васильевич, навещает ее каждый день. Работу на заводе кончает в четыре, в пять уже тут. Условным стуком в дверь оповещает, что прибыл. Получив разрешение, бочком протискивается в дверь, стесняется почему-то открыть ее пошире.

В авоське у него неизменно болтаются неумело, без фантазии и широты купленные гостинцы: два-три яблока, апельсины, пачка творога. Вручает их супруге, и они тотчас же выходят в коридор.

Муж у Варвары Фоминичны такой же, как она, без особых примет: щупловатый, с темным ликом человека, не занимающегося спортом и уставшего каждый день второй месяц ездить к жене в больницу с другого конца непомерно разросшейся Москвы.

Варвара Фоминична отсутствует долго. О чем они там, в коридоре, говорят? О чем вообще могут говорить люди, прожившие бок о бок без малого тридцать лет?.. Про других Майя не скажет, а тут две непременные темы: сын-моряк, который ходит на торговом судне и дома не был полгода, и опять же мебельная фабрика – как наладить на ней выпуск шкафов и «стенок», чтобы не хуже, чем в братских соцстранах? Как вывести на чистую воду главного инженера?.. Сегодня они говорят еще о болезни Варвары Фоминичны: никак не поддается она врачебным усилиям, первоначальный диагноз взят под сомнение, утром приводили женщину-профессора, но и она, показалось Майе, затруднилась сказать определенно, посоветовала озаботившейся Анне Давыдовне так вот и так, а остальное они договаривали за дверями палаты. Варвара Фоминична, жившая до этого в убеждении (как и Майя), что врачи все обо всех болезнях знают и все в них понимают, что каждое лекарство, которое предписано, неуклонно ведет ее к выздоровлению, закручинилась: «Это значит, они меня месяц целый неправильно лечили?» Такой неприятный поворот немного отвлек ее от производственных проблем, но ненадолго. Сама же себя и успокоила, что теперь врачи разберутся, главное, вовремя спохватились; хорошо, что совсем не угробили, мрачновато пошутила она, и что-то вроде улыбки промелькнуло на ее неулыбчивом лице.

...Алевтина Васильевна шуршит страницами, читает. Ей неважно, тусклый свет или яркий, была бы книжка или журнал в руках. Еще она любит слушать музыку. Лежит, нацепив на голову наушники, иногда от избытка чувств вздохнет полной грудью, поделится: «Какие же у итальянцев голоса!» Или: «Сколько ни слушаешь «Онегина», никак не наслушаешься!..»

Сегодня у Алевтины Васильевны подскочило давление, с утра лежит, к вечеру после уколов и таблеток полегчало, голос ее услышали. Сестра не хотела пускать к ней посетителей, и без того «нелегальных», детям вход воспрещен (пальтишки в гардероб не сдают, сваливают на деревянный диванчик у входа в отделение), но Алевтина Васильевна, благо дежурит Мария Федоровна, человек с пониманием, уговорила: пусть посидят, мне с ними веселей. «С ними» – это трое ребятишек из четвертого «А», где она классный руководитель и преподает математику.

Они вошли чинные, немного напуганные, что учительница лежит, но через минуту загалдели, спеша поделиться новостями: какой-то Гаврилов порвал какой-то Краснухиной фартук... «А на физкультуре прыгали в высоту, я все время сбивала рукой рейку, три получила».... Мария Михайловна тоже заболела, вместо природоведения был труд... «Тш-шш!» – весело шикала Алевтина Васильевна, они переходили на шепот – ненадолго, не получалось у них тихо и по очереди говорить.

У Майи в первых четырех классах тоже была учительница вроде Алевтины Васильевны – Бронислава Борисовна. Майя собиралась, когда вырастет, стать учительницей и быть на нее похожей. Однако чем дальше от четвертого класса и от Брониславы Борисовны, тем сильней гасло это желание и погасло. Хотя нельзя сказать, что не было и после хороших учителей. Были, да все не совсем такие. Объяснить разницу Майя не умела, только почувствовала: не получится у нее, как у Брониславы Борисовны, чтобы к каждому мальчишке и к каждой девчонке единственное, безошибочное, вовремя слово. А хуже она не хотела быть.