Валерия Перуанская - Зимние каникулы

Мать говорит что-то о Майиных каникулах, которые пропали. Вместо того чтобы походить на лыжах, побегать по театрам, пролежит в больнице; о том, что на работе у нее сейчас запарка, годовой бухгалтерский отчет...

Сказать?.. Не сказать?.. Сказать?.. Не сказать?..

Пока сомневалась, мать поднялась, застегнула сумку.

Уходят.

– Слушайся врачей, лежи спокойно, завтра папа придет, а я послезавтра...

Ушли наконец. Майя облегченно передохнула. Будто не отложила вопрос, а он сам собой снялся. Нет вопроса. Пусть хоть ненадолго, а приятная иллюзия.

Майю не подняли с постели ни через неделю, как она настроилась («неделю лежать!»), ни на восьмой день.

Неразговорчивая докторша по утрам делала обход, совершала над больными свои таинственные манипуляции, ничего не объясняла, отменяла одни и предписывала другие назначения. Вчера она осматривала Майю не одна, а с другим врачом, заведующим отделением. Что-то, похоже, им в Майе не понравилось, а ей не понравилась их латынь, на которой они обменялись мнениями. «Долго мне еще лежать?» Анна Давыдовна, по принятому для себя правилу, будто не услышала вопроса, а зав, большой толстый мужчина с лицом добряка (такие всегда бывают душой компании и носят на руках своих жен), пообещал: «Недельку-другую в институте пропустите, не больше». Он, кстати, и расспросил Майю, кто она и что. Одобрил: «Радиоэлектроника хорошая специальность, у меня сын по этой части». Видно, натурально Майя врала. «А то ведь теперь, – оживился, отвлекшись от медицины, толстяк, – все рвутся или в физтех, или на мехмат, или на иностранные языки. Возникает реальная опасность снижения общего инжерного уровня, вы об этом не задумывались?» Нет, Майя не задумывалась и не сразу поняла, что имелось в виду. Несколько неожиданный поворот мысли. И (когда Майя его уяснила) – в самую точку по ней. Видимо, в глазах у нее отразилось невольное смятение или смущение, а толстяк расплылся в улыбке, успокоил то ли ее, то ли себя, то ли всех соотечественников: «Так ведь богата талантами наша матушка-Русь, любой отрасли что-нибудь да останется. Медицине нашей тоже. Вы согласны со мной?»

Анна Давыдовна с отсутствующим видом ждала, когда этот не относящийся к делу разговор окончится.

...Все-таки врачи должны иногда улыбаться. И спрашивать больных, кто ты и что. Если больному и неохота выкладывать правду. Все равно участия, интереса к себе хочется. Равенства, хотя бы относительного, с этой надменной медициной. Чтобы не терять своего третьего измерения: Майе отчего-то казалось это обидным и даже унизительным, пусть и лечат ее наилучшим образом. Что до Анны Давыдовны, то, похоже, она различает больных исключительно по фамилиям и диагнозам. Впрочем, может быть, ее можно понять? Как на вокзале, меняются в палатах люди, зачем всех знать? У нее задача – вылечить и отправить домой. Сколько она за свою жизнь заполнила историй болезней? Истории жизней и вправду ей ни к чему.

Понять можно, а все равно Майе это не нравилось. Деталь на станке можно вытачивать, заботясь лишь о форме и размерах. А лечить надо с чувством к человеку.

Таков был скромный итог Майиных наблюдений за восемь дней. Времени наблюдать и о чем хочешь размышлять оказалось с избытком.

...Самая невыносимая тоска в больнице по вечерам, когда воцаряются безлюдье и тишина. Сидят по домам врачи (дежурный разок наведался или не наведался), процедурные сестры, посетители. Не слыхать перебранок между нянечками и вообще громких разговоров о том о сем, о своем. Кончились уколы, массажи, ожидание то обеда, то ужина, беготня к холодильнику. Все надежды, которыми жили с утра (разрешат ли вставать, сообщат ли о наступившем улучшении, порадуют ли обещанием вскоре выписать), перенесены на завтра. А «завтра» кажется за горами, ждать и ждать.

Днем, пока снуют туда-сюда врачеватели, пока каждый сам в непрестанных заботах о себе, – болезни, боли, недомогания, мысли о них отступают, более или менее затаиваются, а как вечер, они являются во весь свой рост, требуют, чтобы к ним прислушивались, их боялись. В сумрачном свете заряженных слабыми лампами матовых шаров под высоким потолком они еще выше, страшней прикинутся.

Читать Майе не разрешают, наушники около ее постели не работают. Лежи как чурбан, слушай про чужую жизнь, про чужие заботы и молчи про свое. Майя думала о близком будущем, которое еще черней, чем ночные стекла окон. Ни на кого свою беду не переложишь, а ничего, кажется, нет хуже, чем держать в себе. Переложить не переложишь, не поделишь ни с кем, пусть самой и останется львиная доля, а все-таки, если бы можно было кому-то рассказать, стало бы полегче. Словно выпустить распирающий изнутри пар. Неважно, что в воздух. Институтские ребята к ней в больницу не ходят. Майя не велела (когда будут звонить) их посвящать: где она, что с ней. Не хватало еще больше растравлять душу. Сама же, улучив минуту, на второй день, тайно от всех, встала с постели, добрела как в тумане до телефона-автомата на лестничной площадке, предупредила Люську, чтобы не проболталась родителям: ушла, мол, от нее на ночь глядя.