Ольга Токарчук - Правек и другие времена

Далеко на востоке ее нашел Михал и как военный трофей спрятал в форменный рюкзак. Вечером на постое он нюхал ее ящичек — пахло кофе, беззаботностью, домом.

Мися выходила с кофемолкой к скамейке перед домом и крутила ручку. Тогда кофемолка шла легко, словно играла с Мисей. Мися, сидя на скамейке, рассматривала мир, а кофемолка вращалась и молола пустое пространство. Но однажды Геновефа всыпала в нее горсть черных зернышек и велела их перемолоть. Ручка тогда уже не поворачивалась так плавно. Кофемолка поперхнулась и, потихоньку входя в ритм и поскрипывая, начала работать. Игра закончилась. В работе кофемолки было столько важности, что никто не посмел бы уже остановить ее. Она вся была теперь стихией перемалывания. А потом к кофемолке, к Мисе и ко всему миру добавился запах свежемолотого кофе.

Если приглядеться к вещам внимательнее, с закрытыми глазами — чтобы не обмануться видимостью, которой они себя обволакивают, — если позволить себе стать недоверчивым, можно хотя бы на минуту увидеть их настоящий облик.

Все предметы на самом деле есть нечто, погруженное в совсем иную действительность, где нет ни времени, ни движения. Поэтому можно видеть только их поверхность. Остальное, скрытое где-то там, выражает истинные смысл и суть каждого материального предмета. Например, кофемолки.

Кофемолка представляет собой кусочек материи, в который вдохнули идею перемалывания.

Кофемолки мелют кофейные зерна и потому существуют. Но никто не знает, что кофемолка означает вообще. Может быть, кофемолка — это единичное проявление некоего тотального, фундаментального закона переменчивости, закона, без которого этот мир не мог бы обойтись или был бы совершенно другим. Может, кофемолки и есть те самые оси, вокруг которых все вертится и крутится, и они для мира значат больше, чем люди. А еще может быть, что вот эта Мисина кофемолка — опора того, что называется Правеком.

Поздняя весна была для Приходского Ксендза самой ненавистной порой года. Ближе к дню Святого Яна Черная бессовестно заливала его луга.

Ксендз был от природы вспыльчив и крайне ревниво относился ко всему, что касалось чувства его собственного достоинства, и когда он видел, как нечто столь мало конкретное и расплывчатое, столь неопределенное и бессмысленное, столь неуловимое и трусливое отнимает у него луга, его охватывал гнев.

Вместе с водой тотчас появлялись бесстыдные лягушки, голые и мерзкие, они непрерывно взбирались друг на друга и тупо копулировали. И издавали при этом паскудные звуки. Такой же голос, должно быть, и у дьявола: скрипучий, мокрый, хриплый от сладострастия, дрожащий от неудовлетворимого вожделения. Кроме лягушек на лугах появлялись водяные змеи, которые двигались столь отвратительным извивающимся способом, что Приходскому Ксендзу сразу делалось нехорошо. От одной мысли, что такое вот продолговатое осклизлое тело может коснуться его ботинка, Ксендза сотрясала дрожь омерзения, а желудок сжимался в спазмах. Образ змеи надолго потом западал в его память и опустошал его сны. В разливах появлялись также и рыбы, но к ним у Приходского Ксендза отношение было гораздо лучшим. Рыб можно было есть. Значит, это хорошие, божьи твари.

Река разливалась по лугам в течение самое большее трех коротких ночей. После своего вторжения она отдыхала и отражала в себе небо. Она отлеживалась так месяц. Под водой в течение этого месяца гнили дородные травы, а если лето было знойным, то над лугами витал запах гниения и разложения.

После Святого Яна Ксендз ежедневно приходил посмотреть, как черная речная вода заливает цветочки святой Малгожатки, колокольчики святого Роха, траву святой Клары. Иногда ему казалось, что невинные голубые и белые головки цветов, залитых по самую шею, зовут его на помощь. Он слышал их тоненькие голоски, похожие на звуки колокольчиков во время Воздвижения. Но ничего не мог для них сделать. Его лицо наливалось кровью, а ладони бессильно сжимались.

Он молился. Начинал со святого Яна, освящающего всякую воду. Но Приходскому Ксендзу в этой молитве часто казалось, что святой Ян не слушает его, что он больше занят равноденствием и кострами, которые разжигает молодежь, водкой, венками, бросаемыми на воду, ночным шелестом в кустах. Он был в некоторой претензии к святому Яну, который каждый год регулярно допускал, чтобы Черная заливала луга. Он был даже слегка обижен на святого Яна. И начал молиться самому Богу.