Джоди Пиколт - Особые отношения

Я замолкаю, в моих глазах стоят слезы. Но Люси не плачет. Черты ее лица остаются такими же непроницаемыми.

— Еще раз, — командует она.

Я пою второй раз. Третий.

Во время припева, когда я исполняю ее в шестой раз, Люси начинает всхлипывать.

— Это не парень, — признается она.

В детстве самый странный рождественский подарок я получила от дальней родственницы, тети, — двадцатидолларовую банкноту в пластмассовой головоломке. Мне пришлось тянуть за узелки, поворачивать рычажки в различных комбинациях, чтобы понять последовательность, которая позволит раскрыть головоломку и достать подарок. Меня подмывало разбить игрушку молотком, но мама убедила меня, что кусочки обязательно сложатся, и как только это произошло, я удивилась, что могла ошибаться. Раз-два-три — дверцы и задвижки открывались одна за другой, как будто и не были заперты.

То же происходит и сейчас — падает завеса, виден конец предложения, и все предложение приобретает иной смысл. Попытки самоубийства. Речь пастора Клайва. Злобное нападение Люси. Джереми. Разве можно перестать любить человека? «Это не парень», — сказала Люси.

Возможно потому, что это девушка.

В музыкальной терапии есть основное правило: терапевт появляется в жизни пациента, когда он в нем нуждается. И оставляет его, когда надобность в терапии отпадает. Терапевт только катализатор. Постоянная величина. Неизменяемая часть уравнения. И, безусловно, он о себе не рассказывает. Он здесь исключительно ради пациента.

Именно поэтому, когда Люси спросила, замужем ли я, я не ответила.

Именно поэтому она ничего не знает обо мне, а я все знаю о ней.

Это не дружба — я уже раньше говорила об этом Люси, — а отношения врача и пациента.

Но так было до того, как мое будущее стало достоянием общественности. До того, как я оказалась в зале суда, а любопытные взгляды сверлили меня между лопатками. До того, как я выслушала из уст пастора, с которым даже не знакома и который был мне крайне неприятен, что я, оказывается, развратница. До того, как я пошла в уборную, а мне под дверь кабинки просунули карточку, на обороте которой было нацарапано: «Я молюсь за тебя, дорогая».

Если уж мне суждено попасть на язык досужим сплетникам из-за того, что мне выпало полюбить женщину, по крайней мере, позвольте мне оказать услугу ближнему. Позвольте расплатиться заранее.

— Люси, — негромко говорю я, — ты же знаешь, что я лесбиянка, верно?

Она вскидывает голову.

— Зачем… зачем вы мне об этом говорите?

— Я не знаю, что ты чувствуешь или думаешь, но ты должна понять: это абсолютно нормально.

Она молча таращится на меня.

— Знаешь, каково это вернуться в младшую школу и сесть на крошечный стул за крошечную парту, чувствуя себя Алисой в Стране чудес? Трудно представить, что ты была так мала, что помещалась за этой партой. Такое же чувство испытываешь, когда признаешься в своей ориентации. Оглядываешься назад и не можешь представить, что опять уместишься в эти рамки. Даже если пастор Клайв и все прихожане его церкви будут изо всех сил тебя туда запихивать.

У Люси настолько широко распахнуты глаза, что я вижу белые ободки вокруг зрачков. Она, затаив дыхание, подается вперед, когда раздается стук в дверь.

Заглядывает Ванесса.

— Уже без пятнадцати девять, — говорит она.

Я вскакиваю с места. Придется в буквальном смысле лететь, чтобы успеть к началу заседания.

— Люси, мне пора, — извиняюсь я, но она смотрит не на меня. Она смотрит на Ванессу, вспоминает, что о ней говорил пастор Клайв, и безошибочно складывает части головоломки моей жизни, как только что я сложила ее.

Потом хватает свой рюкзак и молча выбегает из кабинета.

Я раньше не понимала, что роль свидетеля требует такого актерского мастерства. Как будто я выступаю на сцене в каком-то спектакле, до «премьеры» было все не раз отрепетировано, от интонаций в моем голосе до костюма, который лично подобрала мне Анжела (синее узкое облегающее платье и белый жакет — консервативно настолько, что Ванесса, увидев меня, стала смеяться и называть меня Мамашей Бакстер).

Да, я подготовилась. Да, теоретически я готова. Да, разумеется, я привыкла выступать перед публикой.

Но все же когда я пою или играю, то растворяюсь в нотах, плыву вместе с мелодией и забываю, где нахожусь. Когда я выступаю перед публикой, то безоговорочно верю: удовольствие получаю в первую очередь я сама, причем большее, чем те, кто меня слушает. С другой стороны, последний раз я играла в спектакле, когда мне было лет десять. Мне досталась роль початка кукурузы из «Волшебника страны Оз», и за тридцать секунд до выхода на сцену меня вырвало прямо директору на туфли.