Николай Дежнев - Принцип неопределенности

Следующим в череде прототипов оказался образ индийского сикха. В чалме, с подкрученными усами и бородой Мокей себе понравился, но дизайнеры мнения его не разделяли.

— Кое-что из прибамбасов можно оставить, — заметил тот из парней, который поопрятнее, — но косить надо под национальный характер…

Закосили. Оставили короткую русую бороденку, прибавив к ней аккуратно подстриженные усы и вьющиеся до плеч волосы. Теперь в портрете Мокея просматривалось что-то ненавязчиво былинное, наводившее на мысли о русских богатырях, какими их изображали в старых фильмах для детей и не успевшего еще отвязаться юношества.

— Стремно, — кивнул лохматой головой второй имиджмейкер, — пипл ошпарит ноги, писая кипятком! Зенки только подгуляли, не хватает драйва…

Добавили и его, нанеся на портрет несколько жестких штрихов, от чего взгляд виртуального Серпухина стал пронзительно-пристальным, как если бы он смотрел не только через время и пространство, но и сквозь населявших их людей. В глазах Мокея появилось нечто отстраненное, свидетельствующее о масштабе и значимости процессов, происходящих в глубинах его бессмертного «я». На этом решили остановиться и перешли к выбору одежды. Тут-то и пригодился костюмчик зажиточного индуса с его то ли кителем, то ли рубахой навыпуск и воротничком-стоечкой. В нем Серпухин смотрелся не просто значительно, а как-то даже респектабельно. Приглашенный Шепетуха в целом найденный образ одобрил, но выразил пожелание добавить несколько типично славянских деталей, к примеру, вышивку по вороту, что еще раз подчеркнет близость великого человека к народу. Мокея же в очередной раз поощрительно похлопал по плечу.

Но, как очень скоро оказалось, поиск внешнего образа был самым простым звеном подготовки Серпухина к выходу в свет, или, как выразился Семен Аркадьевич, на арену. Следующие две недели по двенадцать часов в день были посвящены отработке Мокеем манеры держаться на публике, а также развитию речи и постановке сопровождающих ее мимики и жестикуляции. Упор был сделан на сдержанности и умеренной аффектации ударных моментов выступления, в то время как экстравагантности и элементов эпатажа решено было избегать. Люди, конечно, любят клоунов и массовиков-затейников, о чем свидетельствуют результаты опросов и выборы в Государственную думу, но, с другой стороны, откровенные фигляры не могут рассчитывать на действительно массовую поддержку и обожание толпы. А цели проекта были именно такими и никак не меньше!

Речь Серпухина, как считала постановочная группа во главе с известным режиссером, должна была отличаться подчеркнутым спокойствием, за которым чувствовалась бы мощь его натуры и присущая радужному лидеру харизма. Говорить следовало голосом тихим, так, чтобы людям приходилось ловить каждое слово и постоянно прислушиваться. При этом не надо было бояться длинных пауз и повисавших в воздухе неоконченных фраз, которые как бы оставлялись слушателям для самостоятельного додумывания. Особо ценные мысли следовало подчеркивать сдержанным движением руки, как бы забрасывающим в сознание толпы якоря. Больше пренебрежения к людям и цинизма, рекомендовал Мокею на прощание режиссер, народ такое обращение уважает и на него в глубине души рассчитывает. В крови это у него, у народа: «Мелочь мы пузатая, мелюзга бессмысленная, только и способны, что спину гнуть да шапку ломать!»

Но и на этом страдания Серпухина не закончились — к работе с Мокеем приступила группа пиарщиков. Внимательно присматриваясь к будущему гуру и ведя с ним отвлеченные беседы, они старались сделать свою продукцию органичной создаваемому общими усилиями образу. Это значительно повышало шансы достучаться до перекормленных рекламой, страдающих несварением информации сограждан. Сам же образ начал тем временем походить на свой компьютерный прототип. Заметно отросла бородка, седину которой приходилось то и дело подкрашивать, во взгляде в результате специальных упражнений появилась отстраненность от мира и его назойливых и шумных обитателей.

Главным лозунгом пиар-кампании решено было сделать: «Где наш Мокей — там жизнь о’кей!» Слоган этот Серпухину не слишком нравился, но, по сложившейся к этому времени доброй традиции, поинтересоваться его мнением никто не удосужился. Что касается фамилии Серпухин, то ее решили не обыгрывать, поскольку серп, с которым она ассоциировалась, автоматически вызывал в памяти присказку о пострадавших от него частях мужского детородного органа, а это было нежелательно. В какой-то из подготовительных моментов Мокею сочли возможным объяснить, что народ российский прост как правда, к тому же нетрезвая, а значит, и работать с ним надо с опорой на животные инстинкты, но так, чтобы не вызывать у человека отрицательных аллюзий. Спорить с этим было трудно, особенно если в точности не знаешь значения последнего слова, и Серпухин сдался на милость победителей. Не стал он возражать и против сочиненного тут же гимна Радужного движения, припев которого на манер разбитной песенки гласил: