Сэйс Нотебоом - День поминовения

Поток машин на Отто-Зур-аллее настолько сократился, что казалось, будто по радио передали просьбу по возможности оставаться дома. Пешеходов почти совсем не было, зато ледяной, как в Сибири, ветер разгулялся вовсю. Вдали Артур увидел первые снегоуборочные машины с нервными ядовито-оранжевыми мигалками, да и немногочисленные машины на улице тоже ехали с включенными фарами. К собственному недоумению он вдруг вспомнил какой-то греческий остров. С ним часто такое случалось — из ниоткуда, без видимого повода выплывала неожиданная картинка: церковь, проселочная дорога, несколько домишек на пустынном берегу. Он знал, что когда-то это видел, однако не мог сообразить, где именно, словно он носил в себе запомнившуюся, но уже безымянную землю, другую планету, на которой он некогда жил, но где исчезли все названия. Иногда, напрягая мозги до предела, как сейчас, он мог заставить свою память сообщить ему какие-то сведения, а не только загадывать непонятные загадки из жизни, которая нарочно старалась казаться чужой, чтобы ввести его в заблуждение.

Накануне он ужинал в греческом ресторане, вероятно, картинка острова была как-то связана со звучавшей там музыкой, он попытался вспомнить мелодию, которой вчера тихонько подпевал. Это был хор, низкие голоса, которые нараспев произносили какое — то темное заклинание. Обслуживавший его официант знал слова и подпевал хору, а когда Артур спросил, о чем эта песня, грек воздел руки к небу и сказал: «Старинная история, очень сложно, очень грустно», а потом, точно боясь отстать от поющих голосов, ушел прочь, продолжая громко петь и шагая в такт музыке, которая кругами растекалась по ресторану, то угрожая, то смиряясь, не по-городскому тоскливая, — рассказ о давнем-предавнем трагическом событии, повлекшем за собой великие страдания. Вот в этой мелодии и было дело, теперь он все понял, ему привиделся берег Итаки, залив бога Форкиса, [6] Форкис — в греческой мифологии морской бог. холмы, похожие на больших темных зверей, море, которое в тот день невозможно было представить себе волнующимся, — обманчивый оникс, готовый расколоться, едва ступишь на него ногой. «Галини», так греки называют неподвижную водную гладь. А теперь нахлынули новые мысли, он опять услышал, что его зовут. Он употреблял это словосочетание только про себя, никогда и никому он об этом не расскажет, даже Эрне, во всяком случае, в такой формулировке. Итака, его первое далекое путешествие вместе с Рулофье, где-то в конце семидесятых годов, — какое смешное выражение. Где-то в болоте минувшего времени. Она не звала его — и все же его звала. Она была где-то там и хотела что-то сказать ему, хотела, чтобы он о ней думал.

Вначале он гнал от себя такие мысли как опасные ловушки, но позднее стал вести с Рулофье целые беседы, — это была близость, которой у него не могло возникнуть ни с кем другим и от которой захватывало дух. Она обращалась к нему нечасто, размышлял он, но и не забыла его, как Эвридика в стихотворении Рильке, которое однажды читал ему вслух Арно, где Эвридика не узнает Орфея, пришедшего за ней в подземное царство. «Кто, — спрашивает она, — этот человек?» Но почему же он вспомнил ее сейчас, а не вчера, когда слушал музыку? Кто определяет, в какой момент это произойдет? И следующая, совсем опасная мысль: узнает ли он ее? Умершие не стареют, они вечно пребывают в одном и том же возрасте. Что стареет, так это наша способность думать о них так же, как мы думаем о живых. Присутствие, отсутствие. Однажды она спросила у него, за что он ее любит. На этот абсолютно немыслимый вопрос, имеющий тысячу ответов, он смог сказать лишь одно: «За твою серьезность, твой особый жизненный темп…» Серьезность и темп! Но ведь это была чистая правда, в эти два слова укладывались все его воспоминания о ней. Тут было что-то от той серьезности, которая встречается у итальянских живописцев эпохи Ренессанса, светловолосые женщины, излучающие свет и при этом абсолютно неприступные, кажется, можно сойти с ума, если они вдруг шевельнутся.

Но такое невозможно сказать вслух, как и невозможно понять, что это за особый жизненный темп. Разумеется, он запомнил ее ответ, прозвучавший в форме вопроса:

— «Хорошо темперированный клавир»?

— Вроде того.

Они жили в пансионате «Ментор», купались в холодной воде залива. Кроме них, там почти не было туристов и совсем не продавали иностранных газет; как только они отправлялись гулять по холмам, среди оливковых деревьев и каменных дубов, так ему сразу представлялось, что со времен Гомера здесь ничего не изменилось, что здесь, возможно, и ходил Одиссей и видел то же самое, что теперь видит он, Артур Даане. И разумеется, море было черным, как вино, и, разумеется, корабль на горизонте был тем самым, на котором Одиссей вернулся домой, а лачуга, про которую им сказали, что это дом свинопаса Евмея, разумеется, и была домом свинопаса Евмея. Рулофье привезла с собой «Одиссею» и теперь читала ему вслух на солнышке, на холме, поросшем маками и клевером.