Борис Мещеряков - Там, где нас есть

В принципе, он зарабатывал достаточно, трансплантация б не разорила их, но они оттягивали — может, обойдется.

И сейчас, выскочив из дома, чтоб проехаться и успокоиться, может быть, выпить кофе в какой-нибудь забегаловке, он как-то окончательно подумал: не обойдется. Надо подыскивать клинику для трансплантации. Жаль.

Он не мог бы определить, чего жаль. В клиниках на трансплантации очередь, может, жаль, что могли б раньше записать сына, сейчас бы меньше ждали. А может, жаль было, что у сына не будут расти свои взрослые зубы, а будут ненастоящие, хотя б и ровные и белые. А может, себя было ему жаль. Всегда себя жальче всего.

Он повернул ключ в замке, мотор взревел степным табуном, и он рванул с места, испытав краткую перегрузку и мгновенное чувство полета сразу за тем, вывернул, визжа тормозами, на проспект и понесся, обгоняя попутные машины справа и слева, как придется, пренебрегая правилами. Все ж у него был быстрый как пламя «мустанг» 72-го года, немалой кровушки ему стоивший.

В стекло на скорости что-то шмякнулось. Мгновенно расплылось жемчужной кляксой с изумрудными прожилками и застыло безжизненно, мешая обзору. Проклятые насекомые, подумал он, доворачивая баранку на обгоне, потом протру. Вой двигателя, визг тормозов — вот его настоящая жизнь. А в очередь на трансплантацию запишем сына прямо на следующей неделе.

Потом, остановившись и стирая след разбившегося насекомого, он еще мимолетно подумал — что за насекомые в ноябре? Но мысль не продолжилась. В конце концов, он же не энтомолог. Мало ли что летает ноябрьскими ночами. Может, бабочка какая, а может, еще кто.

— А инопланетяне ничего так мужики оказались. Хотя с непривычки рожи будь здоров. Я к ним привык за эти две недели, вот что значит человек бывалый. Слепченко нигде не пропадет. Они говорят, нас все пугаются, приходится усыплять на время опытов, а память стирать к чертям, в людях, говорят, ксенофобия еще сильно глубоко сидит, от нее враждебность и все дела. Ты только один такой, что с пониманием. Надежда наша, говорят, на скорый контакт. Поэтому, говорят, мы тебе память стирать не будем и вернуть на место постараемся поточней. С мужиком пару лет назад нехорошо вышло, говорят они мне, мы его случайно посреди Аризонского кратера высадили, но зато по времени — тютелька в тютельку. Мужик, конечно, обалдел с непривычки, все ж Аризона, это я скажу вам, не Среднерусская возвышенность. Ой, я им говорю. Вы уж постарайтесь, а то Алинка женщина добрая и любит меня, но все ж не поймет правильно, если я ей начну рассказывать, что меня инопланетяне в день получки похитили прямо у пивной на рынке и производили надо мной опыты. Я им говорю, санитаров Алинка может позвать по неотложке, если я ей все как было рассказывать стану. Ничего, постараемся, говорит мне их главный по возврату объектов предконтакта и какие-то операции с каким-то своим устройством производит. Я тогда и не понял, чего они так радуются, что время тютелька в тютельку, хоть и вместо Пензы в Аризонский кратер мужика послали. О, пришли ко мне, потом дорасскажу.

Больной Слепченко притушил папироску о край раковины, помахал рукой кому-то внизу и, одернув пижаму, торопливо вышел из умывальной.

Во дворе больницы, прислонившись к тополю болоньевым плечом, стояла женщина лет тридцати. И занята была беседой с санитаркой Клавдией Афанасьевной. На медицинские, в основном, темы. А на какие ж еще говорить с медработником при исполнении? Вот именно.

— Да неплохо твой себя чувствует, — говорила Клавдия Афанасьевна. — Смышленый, общительный, вон свидания ему разрешают, прогулки. Я думаю, поправится. А когда поправится, перестанет ерунду молоть про инопланетян и вспомнит, откуда он в городе взялся и где его семья.

Женщина кивала, вздыхала готовно и с пониманием, но тут из дверей появился радостный Слепченко, и она, наскоро простившись с санитаркой, двинулась ему навстречу.

— Я тебе апельсинов принесла, — смущенно сказала она, подавая ему авоську с оранжевыми заморскими фруктами, — витамины тебе надо есть.

— Да на кой мне витамины, я и так парень хоть куда, — Слепченко выпятил неширокую грудь и попрыгал на месте, изобразив физкультурника, — вон дочке отдай, а то больно худенькая. Эй, Ленка-Алёнка, — позвал он, — хочешь апельсин, белобрысая?

Веснушчатая девочка лет восьми, сидящая с книжкой на скамейке под липой, передернула плечиком и отвернулась. Имя Лена ей не нравилось, казалось каким-то бледным и незвучным, не нравилось и имя из детских сказок Алёнка, которым звал ее неизвестно откуда взявшийся мамкин ухажер. Хотя это непонятно, кто за кем ухаживает.