Костас Кодзяс - Забой номер семь

– Каждый на моем месте прикончил бы его ради такого большого наследства! – Но тотчас прибавил другим тоном: – Все это одна болтовня.

Они бродили среди колючего кустарника. Катерина ободрала о колючки руки и ноги. Они приблизились к обрыву. У их ног зияла пропасть. Внизу, на глубине примерно ста метров, грузили щебенкой машину. Никос сделал еще один шаг. Она заметила, как лихорадочно заблестели у него глаза. Словно зачарованный, смотрел он в пропасть.

– Не нагибайся так, – попросила Катерина.

Он продолжал стоять молча, не шевелясь, устремив взгляд в бездну. Вдруг он сжал ей руку.

– Прыгай вместе со мной! – закричал он.

У Катерины вырвался вопль, и она изо всех сил потянула его назад…

– Нет, это была не шутка, – повторила она тихо, но достаточно твердо.

– Ты и вправду напугалась? – спросил весело Никос.

– Ты бы прыгнул в обрыв и меня за собой увлек.

Она посмотрела на него. Тоненькие жилки на его ушах и шее налились кровью. Хотя лицо Никоса было веселым, взгляд, как всегда, оставался печальным и рассеянным. Цепочка с невероятной быстротой мелькала у него в руке.

– Ты сумасшедший! – пробормотала Катерина.

Зафирис собрал шары в угол бильярда и начал играть сам с собой. Он не выпускал изо рта сигарету. Парень в джинсах словно прилип к тиру. Он бросил на стойку скомканную бумажку в десять драхм и смотрел с вожделением на девушку с длинными ресницами. Девушка с заученной улыбкой, не обращая внимания на пылкие взгляды молодых людей, продолжала сосредоточенно заряжать ружья. Клеархос неподвижно сидел на краю дивана. О и наклонился вперед, зажав руки между колен.

«Как я его убью?… Опять камнем?» – пронеслось внезапно у него в голове.

Это «опять» заставило его вздрогнуть. Перед его мысленным взором возникло лицо веснушчатого моряка в белой бескозырке, задорно сдвинутой набок. Терзания человека, совершившего убийство из мести, начинаются с того момента, когда после убийства его ненависть к жертве исчезает. Без этой ненависти он чувствует себя потерянным. Но обыкновенный убийца, которым не движет страсть, может хладнокровно вспоминать лицо убитого. Он испытывает муки, лишь ощутив внезапно, что отделен стеной от других людей.

«Почему мне пришло в голову это «опять»? Нет, не может быть, чтобы он умер. Лжет этот подлец. Он сказал так, чтобы держать меня в руках», – думал Клеархос, намереваясь встать, взять кий и сыграть партию в бильярд со своим приятелем.

– Давай вечерком покутим. В последний раз, – сказал Никос Катерине. – Не бойся, мы будем не одни.

– Нет, – ответила она со скучающим видом, который означал: «Не хочу, хоть делать мне нечего».

– Мой старик улетает сегодня вечером на самолете в Салоники. Я пригласил к себе кой-кого из друзей. Выпьем, потанцуем… Вдвоем не будем сидеть, не бойся.

Он увидел, что она стоит в нерешительности, и спрятал цепочку в карман.

– Пошли, – сказал он, схватив ее за руку.

Зафирис изо всей силы ударил по шарам и бросил кий. Он подошел к Клеархосу и сел на диван рядом с ним. По бледному лицу Зафириса пробежала судорога. На улице смеркалось. Ночь, страшная ночь неумолимо надвигалась, по капле вливая отраву в его кровь. Сначала перед ним на секунду возник притон. Он откинулся назад и с наслаждением потянулся. Почувствовал, как его пальцы сжимают чубук. В ореховой скорлупе горит гашиш. Мундштук прикасается к его губам. Прежде чем затянуться, он с удовольствием сосет его.

– Пойдем к Апостолису? – предложил Зафирис.

Клеархос встал.

– У меня есть одно срочное дело.

– Обстряпаем его вместе.

– Нет. Я сам. Может, приду попозже.

Он растолкал каких-то парней, которые преграждали ему путь, и исчез, не сказав Зафирису больше ни слова. По улице он бежал и остановился только недалеко от площади Омония, у двери, ведущей в подвал. Иностранные буквы одна за другой то гасли, то загорались: «COLORADO. Dansing – Varieté». Он быстро спустился по лестнице.

Было рано, и главный зал заведения еще не наполнился посетителями. Круглая эстрада в центре пустовала. Десяток девушек в ярких безвкусных вечерних платьях сидели за двумя столиками, болтая между собой. Вокруг эстрады и на потолке горели бесчисленные красные, желтые, зеленые и синие лампы, придавая нечто феерическое всей обстановке. Пианист и скрипач, оба плохие музыканты, с подъемом играли самбу. Старик в шарфе, замотанном вокруг шеи, то и дело кашлял, вытирая рукавом губы, и поспешно засовывал мундштук саксофона себе в рот.