Билл Брайсон - Путешествия по Европе

Так же, как и в Альбертину. Этот музей был даже еще более дорогим — сорок пять шиллингов. Я ожидал, что за такие деньги мне позволят унести с собой одну из картин. На рекламном щите снаружи было полно рисунков «из коллекции Альбертины» — художников типа Рубенса и Дюрера, но внутри я ни одного из них не увидел. Смотрительница залов по-английски не говорила, и, когда я, показав ей открытку с рисунком Дюрера, спросил, где находится оригинал, она ответила с тем раздражением, которым отличаются венцы: «Ja, ja, das ist en post-card» («Да-да, это почтовая открытка»), словно я спросил: «Простите, это открытка или пирожок?»

Однако, за исключением этого случая, венцы, с которыми я общался, не были ни грубыми, ни наглыми, хотя я много раз слышал, что они самые неприятные люди в Европе. В прекрасном путеводителе по Вене Стефена Брука «Двуглавый орел» он пишет о том, как его останавливали на улице незнакомые люди и отчитывали за то, что он перешел улицу на красный свет.

Брук также сообщал, что в знаменитом кафе Ландтманн на Рингштрассе «официанты и гардеробщицы обращаются с вами как с дерьмом». Не могу сказать, чтобы я чувствовал себя говном, но официанты действительно вели себя с непонятным превосходством. Когда я был моложе, это меня унижало, но теперь я просто думаю: «Если ты такой умный, то почему я сижу, а ты меня обслуживаешь?»

Центральное кафе, где обычно околачивался Троцкий, сидя там целыми днями, разочаровало меня. В нем была некая атмосфера — арочные потолки, мраморные столы, пианист, — но кофе был дорогим, а обслуживание так себе. Однако мне понравилась байка о двух венцах в центральном кафе, которые обсуждали политику. Один из них, только что вернувшийся из Москвы, предсказал скорую революцию в России. «Неужели? И кто же ей будет руководить? — с сомнением спросил другой и кивнул в сторону Троцкого: — Этот, что ли?»

Зато в кафе рядом с моим отелем я встретил очень радушный прием. Оно было затхлым, полуразрушенным и таким темным, что к столику пришлось пробираться ощупью. Везде на стеллажах лежали газеты. Старикан, одетый скорее как маляр, чем как официант, принес мне кофе, хотя я не заказывал, и, поняв, что я американец, стал собирать для меня журналы «Америка сегодня».

— О нет, пожалуйста, не надо, — сказал я, когда он принес мне полдюжины журналов, — бросьте их в огонь, а мне принесите какие-нибудь газеты. Но он продолжал таскать, пока передо мной не выросла стопка высотой в два метра.

Вена, без сомнения, самый грандиозный город из тех, что я видел. Колоссальные здания напоминают об имперском прошлом — парламент, дворец справедливости, музей естественной истории, музей искусств, здание оперы и, сверх всего, дворец Хофбург с его 2600 залами. Они все похожи друг на друга — мощные груды гранита и мрамора с воинственными скульптурами, расставленными вдоль крыш и фронтонов. Марсианин, прилетев на Землю, без колебаний бы приземлился в Вене, решив, что это столица планеты.

Ближе к вечеру я направился в музей Зигмунда Фрейда в его старой квартире на Берггассе. Сейчас это простая скучная улица, но в свое время Фрейд любил пожить красиво. В его квартире было шестнадцать комнат, из которых для посетителей теперь открыто только четыре. В них почти нет мебели, выставлено всего несколько мелких вещей, принадлежавших Фрейду: шляпа и трость, медицинская сумка и чемодан. Тем не менее это не мешает дирекции музея брать за вход тридцать шиллингов.

На стенах этих четырех пустых комнат висят 400 фотографий и фотокопий писем и других документов, относящихся к жизни Фрейда. Причем многие из них имеют к Фрейду до смешного слабое отношение: набросок «Моисея» Микеланджело, которым Фрейд восхищался по дороге в Италию, фотография Сары Бернар, которую Фрейд не только не лечил и не трахал, но даже и не встречался с ней, а просто однажды видел ее игру. Дело в том, что почти все личные вещи Фрейда — его библиотека, 2500 классических статуэток, его мебель, его медицинская кушетка — теперь находятся в другом, намного более известном музее в Хэмпстеде, потому что нацисты выгнали Фрейда из Вены за два года до его смерти.

Странно, что он так долго не уезжал из Вены. К концу XIX века Фрейд являлся одной из самых знаменитых фигур в мировой медицине, но тем не менее не был профессором венского университета просто потому, что он был еврей.

До войны в Вене проживало 200 000 евреев. Сейчас их почти нет. Как отмечает Джейн Крамер в своей книге «Европейцы», большинство австрийцев никогда не встречались с евреями, и тем не менее Австрия остается самой антисемитской страной в Европе. Согласно Крамеру, опросы постоянно показывают, что примерно семьдесят процентов австрийцев не любят евреев, чуть больше двадцати процентов активно их ненавидят и около десяти процентов «чувствуют физическое отвращение в присутствии еврея». Я бы не поверил этим данным, если бы не видел другой опрос в «Обозревателе», который свидетельствует, что почти сорок процентов австрийцев считают евреев виноватыми в том, что случилось с ними во время войны. Более того, сорок восемь процентов полагают, что 8000 оставшихся в стране евреев все еще имеют слишком большое экономическое и политическое влияние.