Севак Арамазд - Армен

— А где ты живешь? — поинтересовался Чаркин.

— В старой мастерской.

— Хотел бы жить в его доме?

— Неплохо было бы, — нерешительно произнес Ата, не очень-то веря, что такое возможно. — Но… — Он взглянул на Чаркина и, встретив его угрюмо-испытующий взгляд, осекся.

Снова наступило молчание.

— Что он такого сделал? — осторожно спросил Ата.

— Двадцать восемь дней назад в одной лесной деревушке ребенка убил, — рассеянно ответил Чаркин, оглядываясь по сторонам. — Вчера ночью, когда его переправляли в тюрьму, ему удалось сбежать. Парень наверняка свихнулся: все время повторял, что руки на себя наложит. Так и сделал… — Чаркин снова устремил на Ату внимательный взгляд.

— Гм…

— Этой ночью ты, как всегда, ловил здесь рыбу, когда при лунном свете увидел, что этот человек бежит к реке и при этом орет как ненормальный. Правильно?..

Ата переступил с ноги на ногу и ничего не ответил.

— Потом ты увидел, как полицейские стали искать его в камышах, они расспросили тебя, и ты сказал все, чему был свидетелем…

— Да, — неуверенно подтвердил Ата.

— Всю ночь полиция разыскивала его, но не нашла. Только когда рассвело, ты заметил труп, который прибило к коряге, и сразу сообщил мне…

— Так и было, — уже смелее подтвердил Ата.

— Хорошо, ты получишь то, о чем мы говорили, — сказал Чаркин. — Оставайся здесь. Через час сюда прибудет очень важный человек, чтобы на месте собственными глазами увидеть убийцу своего сына. Ты расскажешь ему все, ничего не добавляя и не убавляя, понятно?..

— А рана на затылке?

— Экспертиза подтвердит, что бежавший от правосудия убийца бросился в реку и в затылок ему вонзился острый конец оси старой телеги, которая когда-то здесь затонула. Эту ось мы вытащим из воды как вещественное доказательство… Ну, в общем, как договорились, — Чаркин покровительственно похлопал Ату по плечу и бодрым шагом удалился.

Оставшись один, Ата какое-то время внимательно разглядывал труп, пытаясь отыскать новые полезные детали. Раны на руках и на груди, ссадины и кровоподтеки могли возникнуть во время агонии, когда, уже задыхаясь, он судорожно хватался под водой за корни, коряги, камыши и камни, но это его не спасло. Ата ухмыльнулся и, вполголоса ругнувшись, ударил труп ногой в бок.

— Это тебе за все — чтобы ты унес с собой в иной мир…

Труп дрогнул, и из кармана что-то выпало. Ата схватил, обтер рукавом, вгляделся: это была круглая, желтая пуговица, сверкавшая, точно золотая. Ата, озираясь, спрятал пуговицу глубоко в карман, потом наклонился над трупом и с лихорадочной поспешностью стал копаться в его карманах. Ничего не найдя, разочарованно разогнулся, еще раз пнул мертвеца ногой и снова уселся на свое место под высохшим деревом. Прислонился спиной к стволу, зевнул и, как и прежде, замер, уставившись на реку, но уже не видя ни поплавка, ни лески. Потом размял затекшие ноги, сладко потянулся — и вдруг его опухшее лицо точно окаменело от какой-то тайной мысли…

Туман уже полностью рассеялся, и умывшиеся дождем река, трава, деревья и кусты ярко блестели в свете зари. Вскоре проснулись птицы, и густые камышовые заросли наполнились веселым щебетом и свистом. Ящерица метнулась к реке, мохнатый жук, устроившись в траве по соседству, завел свою басовитую монотонную песню…

Труп лежал в том же положении, лицом к небу, широко раскинув руки, словно готовился встретить восходящее солнце. Лицо его оставалось на удивление невредимым, на высоком и чистом лбу сверкали капли утренней росы, и ничто не говорило о смерти. Только в волосах запутались травинки, а в ноздрях и ушах, если приглядеться, можно было заметить обрывки зеленых водорослей. В остановившемся взгляде застыл тонкий лучик, упавший то ли с неба, то ли из окна отчего дома.

Древнеармянский эпический гимн языческому богу солнца Ваагну в обработке И. Иоанессиана (1864–1929).