Севак Арамазд - Армен

Мощные стены и бесчисленные полутемные ниши кирпичного здания напоминали заброшенную тюрьму. Маша живет в этой «тюрьме», у нее нет своего дома. Армен заглянул в несколько ниш, но везде увидел мрак и запустение. Свернув за угол, увидел в стене проем в человеческий рост, который вывел его на довольно обширный внутренний двор, в глубине которого стоял ухоженный деревянный домик. Это, по-видимому, и было жилищем Маши. Армен громко позвал ее, но ответа не услышал. Поднявшись на небольшое крыльцо, постучал в дверь — дверь медленно открылась сама собой.

— Маша! — снова позвал Армен, просунув голову внутрь.

И снова никто не откликнулся.

В комнате царил полумрак, ноздри Армена уловили смешанный запах дерева, влаги, одежды, который также соответствовал образу Маши, как соответствует человеку собственная тень. Армен собирался уйти, когда его внимание привлекло слабое поблескивание у противоположной стены. Он напряг зрение и в сумраке различил кровать, скромный столик и тумбочку, на которой стояло маленькое круглое зеркальце, а над ним на деревянной стене бок о бок висели трое блестящих часов разной величины, показывающих разное время. Средние часы, самые большие, были выпуклые, рельефные, в то же время с небольшой, но заметной вмятиной, и Армен улыбнулся: оказалось, что часы бумажные.

— Маша! — снова крикнул Армен, присев на ступеньку крыльца.

— Иду, иду, — послышался из-за угла голос Маши, а вскоре появилась и ее внушительная фигура. Прислонив к стене веник, Маша отряхнула пыльный передник, ее круглое, краснощекое, добродушное лицо нахмурилось, и она вопросительно посмотрела на Армена.

— Хотел попросить у тебя горячей воды, — сказал Армен, тряхнув пустым ведром.

— Заходи, — Маша пыхтя поднялась по ступенькам, вошла в комнату и вытащила из-под стола грубую самодельную табуретку. — Присядь. Немного отдышусь и пойдем. — Опустившись на кровать, она уперлась руками в колени и наклонила голову, уподобившись статуе.

— Ты здесь одна живешь? — начал Армен разговор, обведя взглядом комнату.

— Одна, — неожиданно печально сказала Маша. — Совсем одна. Еще хорошо, что у меня хоть эта комната есть. И за то судьбе благодарна… — Тяжело вздохнув, она сцепила руки на коленях.

Армен вопросительно смотрел на нее, ожидая продолжения.

— Я ведь детдомовская, — объяснила Маша, — ни дома у меня, ни родных…

Армен сочувственно кивнул и потупился. Слегка затянувшееся молчание нарушило донесшееся откуда-то снаружи мерное жужжание пчелы.

— Ах да, — словно что-то вспомнив, вскочила с места Маша, достала из шкафа бумажный сверток и положила на стол. — Ешь, — грустно улыбаясь, сказала она, развернула сверток и пододвинула к Армену его содержимое — медовые коврижки. — Сегодня мой день рождения, если верить бумаге, что мне в детдоме выдали. Совсем забыла…

— Поздравляю, — сказал Армен. — По правде сказать, я тоже всегда забываю про свой день рождения, и получается так, будто у меня его и нету, — улыбнулся он.

Маша ничего не сказала. Она, кажется, вообще его не слышала, целиком погрузившись в свои мысли.

— А у меня… и в самом деле… нету его… — очнувшись, медленно сказала она и внезапно всхлипнула.

Медовые коврижки на столе так и остались нетронутыми.

Маша повела Армена через двор к узкому полутемному коридору, стены которого были из тонких, суковатых, необработанных бревен, незаметно, но неуклонно подгнивавших. Взгляд Армена остановился на выступе ближайшего бревна, по которому вкруговую суетливо бегал крупный паук. Армен чувствовал, что в нем тщетно старается пробудиться какое-то воспоминание. Когда они подошли ближе, паук уже исчез, и Армен невольно стал разглядывать место, по которому тот метался секунду назад.

— Помоги мне, — услышал он за спиной голос Маши.

Она балансировала на одной ноге, пытаясь сохранить равновесие. Босая нога болталась в воздухе: по-видимому, Маша потеряла туфлю. Армен вытащил ее из глубокой и узкой щели в полу и протянул Маше. Надевая ее, она оперлась на плечо Армена, но это движение как бы не имело к ней отношения: лицо ее странно заострилось, глаза были полузакрыты. Армену показалось, что он впервые видит лицо Маши, и это лицо ему чуждо и незнакомо.

— Маша, — спросил он, — ты давно здесь живешь?

— Да, — ответила она с горечью. — Когда я вышла из детдома, не знала, куда мне деться… — голос ее словно попал в какую-то глубокую и узкую колею и теперь звучал глухо и с напускным безразличием. — Я не представляла, что мир вокруг нас такой огромный. Только выйдя из детдома, поняла, что такое сиротство. Забилась в угол автобуса и решила ни за что не выходить, пока меня не ссадят насильно. А когда приехали в Китак, мне вдруг взбрело в голову остаться в этом городе, и я в последнюю минуту кинулась к выходу. Не знаю почему, мне показалось, что родилась я именно здесь, хотя мне и говорили, что нашли меня в степи, под каким-то деревом. Мне захотелось жить тут, может быть, найдутся люди, которые помнят мою историю. Стала расспрашивать стариков Китака, но все они разводили руками, мол, ни о чем таком не слышали. Вечно путали меня с кем-то другим, кого родители потеряли, но потом нашли благодаря счастливой случайности…