Михаил Гиголашвили - Тайнопись

— Конечно, — сказал Франц. — Это высшая форма цивилизации — каждый делает, что он хочет.

— И у тебя есть?

— А как же.

— Покажи.

Франц, не вставая, дотянулся до резного шкафчика, взял с полки коробочку с деревянным голландским башмачком в виде ручки:

— Пожалуйста!

В отделениях лежали кусочки разноцветного гашиша, а в особом отсеке, под хрустальной крышечкой, белел порошок.

Ханси сунулся вперед:

— Что это?

— То самое, — ответил Франц.

— Не может быть! Попробуем? — спрашивал Ханси, то наклоняясь к коробочке, то поднимая на меня свои светлые глаза в розовых ободках.

— А не много ли тебе будет? Ёлка велела смотреть за тобой. Капли, водка, а теперь и кокаин?

— Капли — это просто лекарство. А водки я выпил всего три рюмки.

— Ну смотри, чтоб потом не жаловался.

Антиквар с улыбкой следил за нашим спором, сворачивая трубочки из специальной бумаги. Он аккуратно открыл хрустальную крышку и начал лопаточкой высыпать на стекло стола белые полоски кокаина.

— Осторожнее. Не дуньте и не чихните. Особая поставка, из Сан — Паулу. Там живет моя другая жена. Уже десять лет у меня есть жена в Сан-Паулу, осень и зиму я провожу там. А европеек ненавижу.

И они с Ханси, вспомнившим свою сбежавшую жену, начали обстоятельно ругать европеек, а я следил за тем, как мизантроп Франц споро манипулирует лопаточкой: подсыпает порошок, вытягивает и равняет бугорки — себе подлиннее и пошире, нам покороче и поуже, — и думал о том, что давно уже не боюсь никаких экспериментов, не заглядываю дальше завтрашнего дня и живу, как живется, словно птица небесная или гад ползучий.

Да, европейки — это тебе не наши добрые сердца и мягкие души, которые и пожалеют, и накормят, и выслушают, и понять попытаются. Ты недавно тоже, кстати, об этом спрашивал: какие, мол, они?.. Вот тебе свежий пример: пришел мой друг к одной местной даме (не в первый раз, заметь, связь уже долгая). Всё как будто хорошо, даже потанцевать от полноты чувств решили, вдруг дама начинает скандал: «Не в такт танцуешь!» Конечно, будет не в такт — она, трезвенница, капли в рот не взяла, а он принял триста грамм под ее презрительным взглядом, и у него теперь другой такт в голове. Да и какое это, казалось бы, имеет значение?.. Не на танцплощадке же?.. Если б он в постели в такт не попадал — тогда куда ни шло, можно поскандалить, но так?.. Ладно. Настроение подпорчено.

Сели перекусить — она, вегетарианка, его за жареную курочку пилить принимается: почему-де он принес ее в дом, где мяса не едят, чтоб ей неприятно сделать?.. «Что же мне, в подъезде ее жевать?» — «А это твои проблемы!» Попросил открыть бутылку вина — не разрешает: «Ты уже выпил, тебе хватит!» Хочет музыку поставить — запрещено, голова болит. Дальше — больше. Звонит телефон, она начинает с кем-то флиртовать по-французски. Он сидит полчаса, потом говорит: «Может, хватит?» — «Да как ты смеешь мне разговаривать мешать?.. Диктовать, хватит или не хватит?..» — «Но я же тоже человек? И притом это я у тебя в гостях, а этот и перезвонить может!» — защищается друг. — «Не нравится — уходи!» Он и ушел.

А потом ученые с козлиными бородками удивляются, почему в Европе сумасшедшие дома переполнены, а половина населения от стрессов и одиночества по психотерапевтам бегает. Куда же больше бежать, если мужчины утеряли свои функции и права, а женщины их еще не нашли? (А если нашли — и того хуже: по-своему интерпретировали). Психбольница, тюрьма и бардак — больше и некуда бежать. Кстати, один ученый недавно дал следующий ответ на вопрос, почему подавляющее большинство разводов происходит по инициативе женщин. Потому, оказывается, что женщина менее четко чувствует грань между сексом и любовью и часто одно принимает за другое. Или хочет принимать. И поэтому чаще ошибается. Вот такая версия вечного вопроса, как тебе нравится?

Закончив работу, Франц поинтересовался:

— Ну, кто первый?

— Ты, — ответил Ханси боязливо.

Тогда антиквар вставил трубочку в ноздрю, пригнулся к столу и одним долгим вдохом виртуозно втянул весь длинный бугорок порошка.

Теперь пришла моя очередь.

Несколько секунд казалось, что ничего не изменилось. Но постепенно мир стал наполняться непонятными звуками. Щелчки маятников тянулись и изгибались. Какие-то высокие, скребущие звуки, похожие на электронную музыку, разнеслись с гудением по комнате, стали кружить вокруг моей головы, жужжать и биться, как шмели. Начал судорожно зевать камин. Послышался тягучий скрип досок, словно великан ходит неподалеку. Звуки часовых молоточков, превращаясь в капли, падали упругими щелчками на пол и катились по нему сухими горошинами. Блики на паркете были подобны медузам, они сливались в лужицы и распадались на зыбкие островки. Стало слышно, как громко дышит Ханси, и мне вдруг показалось, что один его глаз начал вытекать, а другой, похожий на чашку, внимательно глядит мне прямо в душу.