Михаил Гиголашвили - Тайнопись

И цель искусства достигнута: старушки начинают рассуждать, бросит ли выпивший Ельцин атомную бомбу, служитель, украдкой подкрепившись пивом, спешит к следующим посетителям объяснять про «их жизнь». И несогласный модерняга может радоваться. Он далеко не ходит, берет всё, что под рукой, он близок к жизни, как дерьмо к унитазу: всё есть предмет искусства, смотря как воду спускать.

Вот один из самых известных немецких модернистов, Йозеф Бойс, часто работал с жирами. Он топил их, подкрашивал, а они уже сами отливались в формы, как Бог пошлет. Потом он их замораживал особым способом. И вдруг, говорят, один из таких объектов, стоящий в мюнхенской галерее, начал попахивать, как старец Зосима. И теперь дилемма: оставить так — объект сгниет (а с ним и 380 ооо марок), сделать копию — будет уже не оригинал, и цена ему 30 марок. А самые догадливые ученые предполагают, что Бойс сделал это специально и сознательно: мол, понюхайте, бюргеры, как живая жизнь пахнет, как деньги на ваших глазах опять в дерьмо превращаются!

Вслед за антикваром мы вошли в большую гостиную, из центра которой поднималась лестница на второй этаж.

Знакомясь, хозяин внимательно посматривал на нас выпуклыми небесными глазами, подавая маленькую ладонь:

— Франциск. Франц. Можно на «ты». — Халат на нем был вышит золотом: аисты в гнездах, фигуры в плоских шляпах собирают рис. — Устали с дороги? Пообедаете с нами? Мы только что сели.

В большой кухне со стеклянными стенами без занавесей и штор сидели пожилой господин в бабочке и очень крупная блондинка с яркосветлыми волосами и пространно-удивленными глазами, какие бывают у глубоководных рыб. На тарелках лежало по куску тостерного хлеба. На улице, прямо в двух шагах от стола, разворачивалась черная машина, и казалось, что ее вздернутый багажник сейчас протаранит стол.

— Моя жена, Ирен. Мой отец.

— Ван Беек, — сказал господин, а Ирен, подняв со стула свое большое тело, грудным голосом спросила что-то по-голландски. Франц перевел:

— С чем вы хотите тостер?.. Ветчина, сыр или грибной соус?

Говорил он по-немецки, подчирикивая и вставляя голландские слова, похожие на щебетанье. Ханси уже садился, когда Ирен спросила, а муж перевел:

— Вам молока холодного или горячего?

Даже для умеренного Запада обед был слишком аскетичен: один тостерный хлебец с двумя грибками.

Г-н ван Беек-старший, аккуратно откусывая кусочки, каждый раз утирал салфеткой бородку бланже.

— Сколько километров вы сегодня проехали? — спросил он явно из вежливости.

— Около боо, — ответил Ханси. Любитель поесть, он косился на свой тостер, а на меня посматривал с видом: «Ну, что я тебе говорил?..»

— А вы откуда? — Г-н Ван Беек-старший обратился ко мне.

— Я из Грузии. Работаю в Германии по контракту.

— О! — Он утерся как-то обидчиво. — Сталин. Шеварднадзе. Знаем. У вас всё еще война?

— Нет. Затихло.

Все молча похрустели тостерами.

— Что вы привезли? — спросил Франц.

— Я не смотрел. Это в коробках, в багажнике, но знаю, что вещи хорошие, — ответил Ханси, приосанившись. — Хозяйка хочет за всё три тысячи.

— Я знаю, говорил с ней по телефону.

Похрустыванье постепенно прекратилось. Пошли подробные расспросы насчет чая и кофе: зеленый, черный или цветочный, из каких ягодок, с молоком или со сливками, сколько таблеточек сахарина или безо всего, кофе эспрессо или простой арабский, а может быть — турецкий? Г-н ван Беек-старший рассказал о своем знакомом, которого ограбили марокканцы:

— Житья от них не стало. В Роттердаме редко теперь белого человека на улице встретишь. А как в Германии, тоже плохо?

— У нас — катастрофа, — ответил Ханси, — мою машину пытались три раза угнать, и все негры. Последнего я даже видел. Житья от них нет.

— Не только негры, всякие… — заметил Франц, осторожно придвигая к себе сахарницу. — Мне пришлось закрыть гешефт из-за пришельцев. Работаю теперь только дома.

Когда молоко, чай и кофе из крошечных чашечек были выпиты, а ящики принесены, все расселись в гостиной. Франц и Ханси начали распаковывать вещи. Появились старинные медные настольные часы, литое блюдо, столовое серебро, завернутое в тряпку, и несколько небольших икон.

— Награбленное, — сказал г-н ван Беек-старший. — Я бы не советовал это покупать, сынок. На этих вещах кровь. Оставь, не надо!

— Никакой крови, — вступился Ханси. — Это ей привезли из дома.

— В этом-то и дело. На Балканах война. А где война — там мародерство. Мы-то это хорошо знаем, 50 лет своих вещей вернуть не можем, — сказал тот, значительно посмотрев на Ханси, который отвел глаза.