Михаил Гиголашвили - Тайнопись

Шаман горел изнутри всё ярче, лишившись всего земного. К нему подходили звери, чтобы посмотреть, что это за существо сидит у воды. И отбегали прочь, опаленные жаром. Мерзлячки-белки грелись на его плечах. Вороны толпились в куче. Выглядывал олень из-за стволов. И даже сама богиня Дали, проносясь после летучей охоты, не тронула шамана, хотя сидеть в её присутствии и в её владеньях могли только добрые духи, но не люди и звери.

А шаман уверенно прорубался сквозь завалы родовой памяти, пропуская пустое и отыскивая важное, главное, из чего всё начало расти и быть.

…Вот в дыму пожарищ гудят дома, вопят крестьяне, лают псы, блеет скот. Горстка мужчин защищается, но головы детей нанизаны на копья, женщины обесчещены и распороты, имущество разграблено, и собаки слизывают кровь с убитых хозяев. Одному солдату поручено добивать раненых. Он ходит по горящему стойбищу, с наслаждением вонзая пику во всё, что шевелится…

«Когда-то, в других жизнях, бес был человеком, солдатом, а я — пахарем. Он убил меня», — понимает шаман.

…Вот он — звездочет на крыше дворца. Под ним шумит вечерний Вавилон: ревут ослы, ржут кони, скрипят повозки, вопят нищие. Какой-то богач пытается склонить звездочета к обману: «Ты скажешь то, чего требую я!.. Звезды должны сказать то, чего надо мне! Не то разделаюсь с тобой, дуралей!» — кричит он, а из его ноздрей выскальзывают две зеленые бурые змейки, со звоном падают на мозаичный пол и уползают прочь…

«И лжец-богач был он, а я — звездочет», — доходит до шамана.

…Вот гончар мнет глину на круге. Она корежится, дергается, как живая. В ней вспыхивают красные угольки, из пор течет гной. Гончар с омерзением швыряет глину в ведро с водой — и вода тотчас вскипает, как от яда. Он тычет в неё палкой — глина глухо проклинает его в ответ. Палка начинает тлеть, а на теле у гончара вспухают и лопаются волдыри…

«Потом я был гончар, а он — непокорная глина», — была суть видения.

Время переплавилось в вечность. Семь раз ложилось Барбале на свое золотое ложе, а шаман всё сидел у озера, слушая ветер, советуясь с дождем и разговаривая с кустами. Двойник виновато сидел поодаль.

Закончив обряд, шаман выслал двойника к брату Мамуру сообщить о несчастье. Без брата не поймать беглеца-беса. Брат силен. Он брат по крови и духу. Он быстро окажется там, куда его кликнет шаман. Не раз было. Не раз будет. Всегда.

Потом шаман отправился в село. Сегодня был День Чаши. Ровно в полдень следовало откупорить сосуд, куда год назад налили до половины воду и запечатали крышку. Если воды будет столько, сколько было — то жди хорошего, спокойного года. Если воды станет больше — то обильный урожай не за горами. Но если воды окажется мало — быть беде. Чем меньше воды — тем больше беды.

В селе крестьяне целовали край его рубища и почтительно следовали за ним, а мальчишки со страхом прятались за взрослых. Да и как было не бояться?.. Ведь говорят, что шаман может не только читать мысли, но и взглядом двигать вещи, зажигать хворост и способен на «смертный сглаз» — может так посмотреть на человека, что тот обязательно умрет в срок, положенный ему шаманом. Шептались, что именно так шаман по приговору старейшин казнил убийц и воров. С тихим ужасом добавляли, что он даже умеет летать: на заре, в самый мороз он слетает с утесов и медленно кружит над землей, похожий на орла-ягнятника.

А еще вспоминали, что как-то забрел к нему отпетый разбойник — людоед. Разлегшись на чужой соломе, стал выспрашивать, почему шаман одет как чучело, живет без бабы и не боится диких зверей?.. Тот ответил, что у него есть всё, что ему надо, а зверей он не боится, потому что понимает их речь. Тогда людоед, ухмыльнувшись: «А людей ты не боишься, тоже понимаешь?» — вынул из-за пазухи нож. Взглядом шамана нож был вырван и брошен на пол, а разбойник за шиворот выведен из пещеры и отправлен прямым путем в капище Армази, чтобы стать там низшим служкой. Разбойник сам потом рассказывал жрецам, что по дороге его так мучила совесть, что он корчился в судорогах и вынужден был садиться на землю, чтобы унять рвотные спазмы.

Шаман сотворил из разбойничьего ножа особый кинжал — расщепив лезвие вдоль, влил ртуть и вновь соединил обе половинки. С тех пор кинжал бил демонов без промаха и передышки. По первому зову слетал с полки и резал хлеб. По ночам втихомолку затачивался о камень. Подрезал шаману волосы и ногти. Сам хозяйничал у очага: щипал лучину, ворошил угли и даже носил воду в бурдюке. И мог самовольно вонзиться в какого — нибудь негодяя.