Михаил Гиголашвили - Тайнопись

— А правда ли, что недавно Харьков чуть не захлебнулся в дерьме?.. По «Свободе» передавали, что там прорвало канализацию и тысячи кубометров нечистот пошли в водопровод и повылазили из раковин, как фарш из мясорубки?

Академик зловеще подмигнул:

— А чего вы ждете? Емельян Пугачев в своих прельстительных грамотах писал: «Милостью Святого Духа я пришел на русскую землю, чтобы избавить народ от ига работы!» Ига работы! Потому и прорывает канализацию. Еще будет, будет! — погрозил он кому-то палкой. — Я ничему не удивляюсь. Ничего не ремонтируется, всё ветшает. Начнут падать самолеты. Пойдут обвалы в метро. Взрывы на атомных станциях, где на проходной сидит дядя Вася и ест колбасу без хлеба, потому что хлеб в магазин не завезли. Наводнения. Крушения поездов. Радиация, чума — вот что ждет нас, если… — он замолк, подбирая слова. — Если народ не одумается. — Заметив мою скептическую усмешку, подозрительно спросил: — Вы думаете, что этот вывод из разряда социал-утопических?

— Боюсь, что да.

— Может быть. Но другого я не вижу, — обиделся он.

— Иго работы и мне ненавистно. Я тоже предпочитаю жить без будильников, понедельников и начальников, что тут плохого? — примирительно пошутил я.

Но он махнул рукой, скорбно прищурился и замолк.

— После ваших мрачных пророчеств зябко стало, — признался я. — И там противно, и тут не сладко. Эмигрант ведь одновременно похож и на проститутку, думающую, как бы себя лучше продать, и на цепного пса, который не хочет делиться добытой костью…

— Печально, — похлопал он палочкой по ботинку. — А стих?

— Пожалуйста. «Если рыба — то без костей. Если роза — то без ши пов. Если ревность — то без крови. Если любовь — то без грез. Если страсть — то без пота. Если женщина — то без нежности. Если радость — то без смеха. Если похороны — то без плача. Так на Западе. Если рыба — то с костями. Если роза — то с шипами Так на Востоке».

Помолчав, академик сказал:

— Я догадывался об этом.

В уютном трамвае мы ехали в гостиницу. Он задремал, не выпуская из рук мешочка с покупками и палочки, которая ерзала по полу. Всхрапывал. Голова с кустистыми бровями опустилась на грудь. За те годы, что я его знал, он почти не изменился, только усох, а волосы в ноздрях и ушах стали седыми. Я ощущал себя в хорошей форме, но всякая чертовщина лезла в голову.

Мимо трамвая с ревом промелькнули два мотоциклиста. Академик вздрогнул, открыл глаза, некоторое время с удивлением озирался, потом опасливо спросил:

— Где мы? В Софии?

— Ага, вон царь Борис улицу переходит, — засмеялся я. — Скоро в Германию въезжать будем. Готовьте паспорт и визу.

Он махнул рукой:

— Ах, боже, что это со мной! Мы же в Кельне! Это мы что-то говорили о Софии! Знаете, я иногда открою глаза — и не знаю, где я. Только потом приходит на ум, как у вас это было с концлагерем, хе-хе… Это тоже, очевидно, один из аспектов перехода головы в задницу, — он погладил себя по берету, — светлой памяти Виктора Борисовича…

— Мы едем к цыганам, — сказал я. — Там их человек тридцать. И все наперечет знают грехи Ставрогина и могут по пунктам перечислить все пороки Свидригайлова.

— Это вы шутите. Какие могут быть тут цыгане?

— А что, Ксаверий Вениаминович, жена далеко, бог высоко, не тряхнуть ли нам стариной и не пойти ли по бабам?.. — предложил я.

— Да я, друг мой, не в том возрасте, — порозовел он.

— Какая разница? Был бы дух молод, как учил матрос Жухрай.

— Дух молод, да пах стар, — пошутил он невесело.

— Всё можно омолодить, лишь бы медсестры были опытные и без комплексов.

— Это вы сейчас так думаете. Впрочем, посидеть, поговорить можно, это ни к чему не обязывает… Давно доказано, что общество красивых женщин действует на человека благоприятно… как-то этизирующе… гармонизирующе…

— А знаете, где самая большая концентрация красавиц на душу населения? — вспомнил я.

— Откуда же мне знать? В Москве, что ли?

— В Монако. Немцы передавали по радио, а они уж в статистике не ошибаются.

— Как же это они их считали? — подозрительно посмотрел он на меня. — По каким параметрам?.. Или вы меня опять разыгрываете?..

— По критериям миловидности. Считало агентство Рейтер, а оно просто так вещать не будет.

— А почему в Монако?

— Красота дорого стоит, а в Монако, оказывается, сконцентрировано больше всего денег на душу населения. Потому и красоты там много. Красота, конечно, спасет мир, да только мир богатых, которые за нее щедро платят. А все остальные будут по-прежнему копошиться в уродливом дерьме.