Франсуа Нурисье - Бар эскадрильи

В Париже давала о себе знать первая весенняя жара. Квартира на улице Шез обволакивала, как оказалось, подвальной прохладой. Все пошло очень быстро. Совет был назначен на 28-е апреля: Ленен и Ларжилье пришли туда только с единственным оружием (помимо цифр…): с интервью, подписанным Мюльфельдом и Анжело. В их руках оно стало решающим аргументом, которое позволило снять Жоса менее чем за один час. Тем не менее ему выражали почтение, которое его забавляло. Противники припасли для него всякие безделицы: «почетное президентство» на одном облаке, место в административном совете сновидений. Поскольку Жос сразу же объявил, что он отказывается от разложенных перед камином подарков, китайские болванчики вздохнули свободно. Получается, что его устранение обойдется совсем недорого? Почувствовав облегчение, они не скупились на выражение чувств и благодарности. Расставание выглядело как настоящая комедия. Жанно, который был предупрежден заранее, перевез после обеда кое-какие личные вещи, которые Жос подготовил и упаковал в «Алькове» заранее. Таким образом, когда Брютиже и Мазюрье толкнули, часов в пять, дверь маленького кабинета, с его закоулками и деревянной обшивкой, они нашли его настолько необитаемым и пустым, как если бы Жос Форнеро покинул его год назад. И они тоже вздохнули с облегчением. Здесь и там от улицы Клебер до улицы Жакоб прокатилась волна вздохов, в том числе вздохов чувствительных служащих, которые платили таким образом дань благодарности Жосу. Но вздохи эти продолжались недолго: предприятия недолго сожалеют о побежденных руководителях. Ив Мазюрье был назначен «исполняющим обязанности» — в ожидании официального вступления в должность, которое предположительно должно было состояться еще до наступления лета.

Ах! Какие мы все-таки смешные люди! Мы торгуемся из-за каждой неправильно поставленной запятой, из-за неудачного сочетания слов, но оставляем без поддержки и советов друга. Когда Форнеро пришел советоваться со мной в Англькевиль (впрочем, советоваться — несколько высокопарное слово), я посоветовал ему бороться и не уступать в этом деле с деньгами и телевидением, что ему как раз и ставят сейчас в первую очередь в вину. Словом, я ему дал самый опасный совет. Он последовал ему, и этот выбор стал для него роковым. А что бы означало «поддержать» его теперь, после того как я его подтолкнул к самому большому риску? Вспоминаю, как я был раздражен, когда узнал из газеты, через несколько дней после визита Жоса в Нормандию, о том, что в ближайшее время начнутся съемки «Расстояний». Я почти обвинил Форнеро в скрытности. Но этот проект мог вернуть ему удачу и надо было пожелать ему, чтобы все получилось. И вот волей удивительного случая я сейчас, почти два года спустя, в состоянии способствовать успеху или провалу фильма Деметриоса. Я неохотно согласился отвлечься от моей работы, чтобы возглавить жюри Каннского фестиваля. Ничего не подходит мне менее, чем выполнение космополитического и мирового обряда, который некоторые писатели превращают для себя в настоящее лакомство. Вся эта ответственность удручает меня и обескураживает; я принимаю ее слишком и в то же время недостаточно всерьез.

Я дал свое согласие несколько недель назад, когда отбор французских фильмов для конкурса был уже известен: я не без замешательства узнал, что «Расстояния» входят в их число. Много было перешептываний о том, что произведению не хватает блеска, что только вмешательство Президента, человека эрудированного и пожелавшего продемонстрировать свою симпатию к Форнеро, убедило сомневающуюся комиссию. Мне Форнеро никаких сигналов не подавал. Продолжает ли он интересоваться судьбой «Расстояний» сейчас, когда ему предстоит покинуть издательство? Успех, если таковой будет иметь место, придет все равно поздно, и если я правильно понимаю те интендантские проблемы, в которые Форнеро попытался однажды вечером заставить меня вникнуть, немного денег, заработанных на совместном производстве, даже плюс двадцать или тридцать тысяч экземпляров романа Флео, проданных в течение нескольких ближайших месяцев, не смогут заставить забыть те миллионы, которые Форнеро не сумел, как его в этом обвиняют, или не захотел заработать.

* * *

Меня здесь приняли и обращаются со мной с почтительностью, которую я воспринимаю как слишком стереотипную, чтобы это меня трогало. Я добился, чтобы меня не поселили в «Карлтоне», где обстановка напоминает ярмарочную. Меня поселили на склоне холма, где царит полный покой, и смежная с моей спальней гостиная позволяет мне собираться иногда с мыслями, не будучи вынужденным созерцать свою разобранную кровать, — картину, меня угнетающую. Шофер, выделенный мне для того, чтобы упростить мои перемещения туда-сюда, водит с приводящей меня в отчаяние лихостью. Приезжаю на просмотры с бьющимся сердцем. К счастью, он очень красив, красотой нехитрой и в некотором роде скороспелой, которой я, даже восхищаясь ею, одновременно и боюсь. Если Клаус, как до моего отъезда и предполагалось, приедет на несколько дней ко мне, то я не думаю, чтобы он слишком огорчился из-за присутствия этого Доменико. Так что я даже не знаю, должен ли я хотеть или нет, чтобы осуществился этот проект, о котором по телефону я стараюсь не распространяться. Правда, Клаус избавил бы меня от той или иной взаимозаменяемой соседки за столом, чья кожа, посиневшая от загара, отполированная и пропитанная редкими лосьонами, превращает для меня каждый ужин в экзотическое испытание. Я уже утратил умение смеяться и быть жестоким, свойственные мне в молодости. Клаус, хотя и не может мне их вернуть, радует меня своими злыми выходками и своей веселостью, похожими на мои прежние выходки, на мою былую веселость, о, воспоминания!