Константин Кропоткин - Содом и умора

— Да, — согласился я, — придется пойти на крайние меры.

— Он хоть бы присел, — заметил Марк, озабоченно глядя на колыхающегося француза. — Подскользнется еще!

— Что он сказал? — вскрикнул Деде, глядя на Марка, как на гремучую змею. — Что он сказал? Я знаю, что он сказал! Он говорит, что ненавидит меня! Он смеется надо мной! И ты смеешься надо мной! Все смеются надо мной! Все! Никто не любит меня! А ты знаешь, как я могу любить?! Я могу любить, как никто из людей!

— Как конь, — добавил я по-русски и, показывая Деде, что сказал нечто ободряющее, сочувственно улыбнулся.

— Почему-почему-почему! — воодушевился оратор. В его устах «why-why-why» звучали, как сирена скорой помощи. — Почему, когда я говорю о любви, мне говорят о деньгах? Разве я не имею право на счастье? Да, я у меня живот, да, у меня немного денег, но разве нежность, верность, самопожертвование в этом мире уже ничего не стоят?

Ответить на это мне было совершенно нечего. Нечеловеческая любовь с животом вызывала лишь раздражение. «А не пошел бы ты!» — мысленно чертыхнулся я.

Словно исполняя приказ, Деде, как-то особенно неловко взмахнул рукой и начал заваливаться на бок.

— Он убьется! — взвизгнул Марк.

— Хватит, — сказал Кирыч и, подхватив хныкающего француза, поволок его вон из сауны. — Развел тут сопли, — выговаривал он по дороге к раздевалке.

— Он думает, если он француз, то ему все можно, — согласился Марк, шествуя следом, и воинственно добавил единственную полновесную фразу, которую знал по-французски. — Ву ле ву куше авек муа!

Деде резко затормозил и, вынырнув рыбкой из железных объятий Кирыча, развернулся к Марку.

— Ce soir? — с надеждой спросил француз. — Oh! — издал он странный звук и полез обниматься.

— Ай! — задушено пискнул Марк. — Что ты делаешь?

— Что просил, то и делает, — сказал Кирыч. — Куше и всякое такое!

— Заснул он что-ли? — спросил я, не оглядываясь.

Мы проехали в такси минут пять, а Деде на заднем сидении не издал ни звука.

— Утешился, — сказал Кирыч за моей спиной и хрюкнул.

Я обернулся. Голова Деде покоилась на коленях у Марка. Иностранец сладко спал, а Марк зарывшись пальцами в курчавых волосах, глядел в окно и мечтательно улыбался.

— Кто-то говорил, что французы — враги народа, — сказал я.

— Ну, мне его жа-а-алко, — оправдываясь, протянул Марк.

— Бедненький! — сказал я.

— Не деньгах счастье, — ответил Марк, вряд ли поняв, кого я имею в виду.

А мне было ясно: теперь Марку от француза не отделаться ни за какие деньги.

— Мы спали? — спросила Вика.

— Хмм, — только и смог произнести я со сна, но желтые глаза требовали ответа и я громко сглотнул.

— Эх, ты, а говорил, что голубой, — с упреком сказала Вика. — Извращенец, — и со всего размаху отвесила мне звонкую пощечину.

Через пару минут я уже стоял на лестнице и трясся от сквозняка, который мгновенно выморозил тело под майкой и теперь ледяными пальцами лез в трусы.

Свитер комком закатился в угол, куртка повисла на перилах, а брюки с ботинками, перелетев чуть дальше, ухнули куда-то вниз. С трудом сгибая еще не проснувшееся тело, я начал собирать вещи, одновременно припоминая события вчерашнего вечера, так хорошо начавшегося.

Прежде я знал, что наш менеджер по рекламе — симпатичная девушка. А если бы мне сказали, что Виктория Кузоватых — первая красавица журнала «Сиськи», то я не стал бы возражать и даже назвал бы Вику его олицетворением, имея ввиду неподдельной высоты грудь.

Но отчего-то прежде не приходило мне в голову, что красота Вики — совершенно исключительного свойства.

В Вике было красиво все: и грудь, и бесконечно-длинные ноги топ-модели, и утонченные руки мадонны, и живые, змеистые волосы медузы-горгоны, и оттопыренный зад африканской бегуньи, и кругло-желтые, как советские пятаки, глаза.

Все это стало мне ясно только сейчас, когда я вышел вслед за ней из метро. На нее оглянулся мужичок с лицом, похожим на запертый сундук, а меня озарило: Богиня. Я как будто увидел Вику впервые, как будто не сидели мы месяцами бок о бок и не вымучивал я по ее заданию дурных рекламных текстов про виагру и фаллоимитаторы. В этот момент мне показалось даже, что низкое заболоченное небо над головой Вики прорезал луч солнца и распределил всех по своим местам: зад к ногам, глаза к волосам, Вику к небожителям, а меня — к обожателям, полки которых пошли по Тверской нам навстречу и дружно заворачивали шеи.