Константин Кропоткин - Содом и умора

— На себя посмотри! — сказал Марк, ничуть не обижаясь. — Рыжий-рыжий-конопатый, убил дедушку лопатой!

От дразнилки, которой меня терзали в детстве, я опять потерял самообладание.

— Я тебя убью! — закричал я и сдернул с пакет с марусиной головы.

Смрад поплыл по кухне, забивая супные ароматы.

— Апчхи! — страдальчески отозвался мой нос.

— Может ты… помоешься? — сказал Кирыч и, спасаясь от едкого запаха, склонился над кастрюлей.

— Ой! — сказал Марк и выбежал из кухни.

Не зная, что делать с гневом, который кипел и булькал во мне почище борща в кастрюле, я постучал Кирыча по спине.

— Товарищ! Вас только что назвали уродом! Не обидно?

— Ну, пошутил. С кем не бывает. Что мне с ним драться что ли? — миролюбиво сказал Кирыч. — Доставай тарелки!

Он вынул из хлебницы круглую булку и начал кромсать на аккуратные ломти.

— У тебя есть хоть какое-то самоуважение? Тряпка! Настоящая тряпка! — не отставал я. — Скоро он будет гадить тебе на голову!

Кирыч изо всех сил воткнул нож в разделочную доску и танком двинулся на меня. «Переборщил», — понял я и начал пятиться к двери.

— Тебе он уже нагадил, — сказал Кирыч, глядя куда-то поверх меня.

— О, нет! Только не это! — застонал я, поглядев в зеркало.

Высохнув, благородная рыжина местами утратила привычный цвет, сделавшись похожей на морковное пюре.

— Скотина! — я понесся бить Марка.

Он прятался в своей комнате Увидев меня, Марк пугливо прикрыл голову подушкой. Можно подумать, у него есть мозги, чтобы их выколачивать.

— Полюбуйся! Мне в таком виде только в цирке выступать, — начал я и с удовлетворением заметил, что марусины глаза полны слез.

В порыве раскаяния, он закрыл лицо руками и подушка, потеряв равновесие, свалилась с его макушки.

— Ого! — присвистнул я от неожиданности.

Там, где раньше желтел цыплячий пух, не осталось ничего. Выжженная химией пустыня. Марк выглядел почти так, как один из нынешних политиков, имени которого я не знаю, а наружность запомнил надолго: густые черные брови и череп без намеков на растительность — гладкий и блестящий, как бильярдный шар.

— Не смотри! — захлебывался от рыданий Марк.

— Зато теперь никаких забот, — примирительно сказал я, осторожно потрогав пальцем сияющую белизну. — Протер — и готово дело!

Вообще-то, ей полагалось захиреть в московском климате, не похожем на ее родную Северную Африку. Но она была не только жива, но и вполне здорова, оправдывая свое имя, напоминающее о мумиях египетских фараонов, над которыми неподвластно время. Ее звали «Хамеропс». Марк, считая это имя неприличным, называл ее просто — «пальма». Было несложно понять какую из пальм он имеет ввиду, поскольку другая растительность в нашем доме не приживалась.

Когда Марк приволок горшок с растением, то он божился, что будет ухаживать за ним лучше, чем специалисты в оранжереях. Потом мы задвинули пальму за телевизор (собирать вредное излучение), а вспомнили лишь через три месяца, в конце декабря, обнаружив, что у нас нет денег на новогоднюю елку.

— Надо отпраздновать так, чтобы потом не было мучительно больно, — сказал Марк, прилаживая к ветке стеклянного зайца.

Ветка печально поникла, как и ее соседки, уже погребенные под сосульками, шарами и гирляндами.

— Конечно, обычно в Новый год мы хлещем друг друга плетками до потери пульса, — сказал я.

— В том-то и дело, что ничего такого мы не делаем, — наставительно сказал Марк. — Салатики — тортики, винишко — водочка. Поели-выпили и уставились в телевизор. Скучно!

Марк задрал голову к потолку и взвыл по-собачьи:

— Ску-у-учно!

Пальма покачнулась и звякнула, то ли в знак согласия, то из протеста.

— Она точно упадет, — сказал Кирыч, читая мои мысли. — Прямо в салат «оливье».

— В этом году никакого «оливье» не будет, — заявил Марк.

Кирыч возмущенно уставился на Марка, словно его лишали чего-то жизненно необходимого. Воздуха, например, или вина «Киндзмараули» 120 рублей за бутылку.

— Если тебя пучит от «оливье», то почему мы должны страдать, — поддержал я Кирыча.

— Ничего меня не пучит, — обиделся Марк.

— Нет, пучит, — заупрямился я, намереваясь напомнить Марусе, чем закончился день его рождения.

— В этот раз мы устроим настоящий пир! — воскликнул Марк.

Слово «пир» он произнес, как прорычал: «Пирр!»

Звучало угрожающе.

— Это предупреждение? — поинтересовался я.

— Пирр духа! — рыкнул Кирыч.