Константин Кропоткин - Содом и умора

— …Станция «Ленинский проспект», — напомнил мертвец.

Марк с Кирычем вышли из вагона.

— Мир вашему праху, — пожелал я и выскочил следом.

— Кирилл, все отменяется, — сказала трубка таниным голосом. — Его девочка…

— Хм, это… Илья, — ответил я.

— Ой, извини! — сказала она.

— Ничего-ничего, мне тоже интересно поговорить о девочках, — затараторил я. — Жалкая девочка в платьице клетчатом от одиночества хочет повеситься…

Ей было не до поэтических экспромтов. Свистящим шепотом Таня сообщила, что за храбрость ей надо поставить памятник.

— Я вызвала его на откровенный разговор, — сказала она.

— …Ты потребовала, чтобы он отчитался обо всех сексуальных контактах за последний год — от вздохов под луной до глубокого петтинга… — предположил я, уверенный, что Гошка еще не пережил фазу платонических влюбленностей.

— Я психолог, а не дура, — возмутилась она. — Я начала издалека. О том, что он уже взрослый, что в его возрасте многие уже дружат…

— Кто звонит? — спросил Кирыч.

Он уселся на стул и с кряхтением расшнуровывал ботинки. Борьба с собственным животом закончилась полной победой живота и в обозримом будущем самые незамысловатые действия будут требовать от Кирыча все больших усилий.

Я закрыл трубку рукой и тихо сказал:

— Таня. Она Гошку к стенке прижала.

— А он, представляешь, заявляет, что… — шептала Татьяна.

— …разорвал с нехорошим мальчиком всякие отношения… — подхватил я.

— …у него есть девушка, — продолжала Таня.

— …И ты сказала: «Приди в материнские объятия, о, сын мой!» — мое воображение разыгралось.

— …Она из той же школы. Учится на год старше…

— …Ты прижала его к груди и дала родительское благословение на регулярную половую жизнь, — не успокаивался я.

— …Не знаю, сможет ли она ее закончить? — вздохнула Татьяна. — В ее-то положении.

Она задыхалась от нахлынувших чувств, а я безуспешно пытался обуздать фантазию. Каждый выводил свою арию, нимало не заботясь о слаженности дуэта.

— Что говорит-то? — заныл Марк.

За то время, пока неповоротливый Кирыч воевал со штиблетами, а я слушал сбивчивый шепот Татьяны, Марк успел разуться, скинуть пальто, натянуть халат, сбегать на кухню и вернуться назад в коридор со стаканом томатного сока, чтобы смотреть на меня так, словно он — Вирус и ему срочно нужна конфета.

— …Мой-то Гошка хорош! Подумать только, в таком возрасте стать отцом!

Мои фантазмы вдруг скукожились, как астры в сентябре.

— Не понял? Еще раз.

— Его девушка ждет ребенка, — раздельно повторила Татьяна. — Ты понимаешь, что это значит?

«Это значит, что мальчик хочет сделать тебя самой молодой бабушкой Москвы», — хотел ответить я, но смог выдавить из себя только «Да». Моего воображения не хватало, чтобы представить себе 15-летнего мальчика отцом.

— Нет, ты не понимаешь, — загорячилась Татьяна. — Это значит, что у Гошки нет интереса к мужчинам, что он не…

— Голубой, — подхватил я.

Кирыч охнул.

— Завтра приведет знакомиться, — от полноты чувств Татьяна взвизгнула.

— Не может быть, — растерянно пробормотал Кирыч, разглядывая свои ноги: правая нога уже в носке, левая — еще обута.

Мозоль он что ли натер?

— Отдай трубку! — заверещал Марк, устав терзаться любопытством.

— Гошкина подруга глубоко беременна, — сказал я, толкнув агрессора так, что он выплеснул себе на грудь остатки сока.

Оцепенение Кирыча прошло, как по волшебству. Он опять закряхтел, освобождая от ботинка и вторую ногу.

— Я вам еще год назад говорил… — сказал Марк, брезгливо оттягивая рубашку за влажное пятно.

— Что? — не понял Кирыч.

— Что-что? — передразнил он. — Надо было Гоше подарить упаковку презервативов, вот что!

Трубка, булькавшая таниным голосом, затихла, а потом возмущенно заклокотала.

— Хррр…

Я с шумом вдыхал воздух через платок. Не помогало. Нос, ошалевший от химической атаки, в панике забаррикадировал все входы и выходы, а в горле першило.

— Хорошо быть лысым. Никаких забот. Протер до блеска и готово дело, — сказал Марк, размазывая по голове голубую массу.

Врет, конечно. Со своими локонами Марк не расстался бы и под дулом автомата. Наоборот, будь его воля, он с удовольствием отрастил бы кудри до плеч. По его мнению, это очень эротично. Я не согласен. В конце-концов, он не девушка, чтобы трясти гривой. К счастью, на марусиной работе излишняя волосатость не в почете, поэтому он вынужден довольствоваться компромиссом — стрижкой средней длины с челкой до носа. Жаль только, что на цвет волос запретов нет, и Марк отводит душу, экспериментируя с разными красителями. Он уже был жгучим брюнетом, шатеном всех мастей, но в итоге вернулся к тому, с чем сто лет тому назад приехал в Москву — желт, как цыпленок.