Игорь Бурлаков - Столичный миф

Но тепловозный гудок вдруг разлетелся во все стороны над рельсами. Может, разлетелся он насовсем, а может, вернулся из леса через секунду-другую протяжным эхом. Но этого никто никогда не узнал. Потому что через секунду после гудка тихонько урчащий дизель был пущен машинистом на полный ход. Он громко застучал всеми своими цилиндрами и качнул локомотив вперед. Качнулся и состав… Но устоял. Лишь от головы к хвосту проворно перескочил клацающий железом перестук. Тогда дизель загремел еще громче. Над тепловозной крышей взлетел и повис раскаленный густой выхлоп. Будто вода, он рябил и дразнил солнечные лучи. Дизель втянул в себя еще ведро соляры и подбросил ее сажею вверх. И выхлопные трубы вогнали ее в облако, наливавшееся с каждым мгновением непроглядною черною мглой.

И только тогда вагоны медленно поплыли. Дизельный грохот куда-то пропал. И стал из-под него слышен скрип вагонных пружин, да шелест колес.

В последнюю стрелку, прощаясь с разъездом, постучал тепловоз, потом десять цистерн с нефтью. Много красных высоких вагонов. И последней подошла к нему платформа. Длинная платформа с опущенными бортами.

На платформе — большой грузовик. Шесть огромных колес держат кузов-фургон. Толстый металл, грубая сварка. Люки, лючки и круглые отвинчивающиеся крышки-заглушки там, где будут подключаться внешние кабели. Раскрой люки все — останется железное решето. Железное решето с большими дырами.

А в конце платформы, облокотившись о крепежный трос, стоял охранник Саша по кличке Большой Брат. Он почесывал через тельняшку свой толстый живот и смотрел, как разматываются из-под платформы на запад черные шпалы.

На стрелке платформа дернулась. Стальной гулкий удар под днищем — через разболтанный стык перепрыгнуло колесо. Грузовик шевельнулся. Тросик, на который опирался Большой Брат, незаметно стал жестким, как рельс, а потом, когда платформа перестала качаться, снова провис.

А слева придвинулись ближе кучи серого, плотно слежавшегося еще много лет назад песка. Ни дождь, ни весенняя грязь этот песок уже не возьмут. Каждая буря осенью посыпает его мелкими обломками сосновых сучков. И каждый ветер весной сеет бурые, уже отслужившие свое, сосновые иглы.

Через гребень перемахнул Васька. Остановился. В левой руке у него была бутылка водки, и в правой руке у него была бутылка водки. Большой Брат сразу его заметил:

— Вась! Давай, Вась!

Васька прицелился и побежал наперерез. Он ровным размашистым шагом выбирал метр за метром разделявшее их пространство; пространство пустого воздуха, чуть окрашенного поднятой поездом теплой пылью. Васька поднял голову, примеряясь к последнему рывку.

Дорога чуть повернула. Вдруг Ваську ослепили стеклянные круги. На заднем краю платформы они полыхнули солнцем. Полыхнули так, что он вскинул руки к глазам. Обо что-то зацепился ногой. Поскользнулся и растянулся во весь свой рост.

— Черт! — Большой Брат громко хлопнул себя по колену — земля из-под ног неудержимо плыла вместе с Васькой и водкой. Большой Брат присел на корточки, еще раз проверил карманы лежащего на краю платформы бушлата: деньги, документы — все на месте. Свернул потуже, встал, приготовился бросить, как только Васька поднимет голову.

Но Васька уже бежал снова. Прямо в лицо ему так близко, так ярко горели два солнечных глаза. А у него в руках были целые бутылки.

— Давай, давай! — снова заорал Большой Брат. Через несколько секунд Васька поравнялся с платформой. Большой Брат нагнулся, ухватил его под мышки и рывком втянул наверх.

Поезд перестал разгоняться. Не быстро и не медленно, в самый раз, чтобы не могла догнать лютая лесная мошкара, он стучал колесами под сосновыми ветками, нависавшими сверху, нависавшими сверху, но не закрывавшими солнце, что садилось почти точно позади. Нависавшими, пахнувшими душистой смолой от разомлевших, распаренных на солнце игл.

На краю платформы, свесив ноги, сидели рядом Васька и Большой Брат, курили и из-под руки смотрели назад.

— Отправил, — сказал наконец Васька. — Они уже почту закрывать хотели, пришлось тетку уговаривать. Так что все нормально.

Поезд шел на восток, телеграмма улетела на запад. Кругом лес. Елки, елки кругом, да сосны, и на сотню километров вокруг нет ни одной человечьей души.

Здесь дикие ягоды едят непуганые мишки, от которых человеку спасения нет: бегает медведь быстрее и по деревьям лазает лучше, а с ножом на него лучше и не ходи. Здесь летом можно почувствовать взгляд и, обернувшись, встретиться с волком. Волк не собака, но с ним можно поговорить, и если наезжать без истерик, то он уйдет.