Алексей Беляков - Пепел и песок

— Собирался инсценировать смерть?

— Я не могу утверждать этого, как не могу утверждать обратного. Нет никаких прямых свидетельств, хотя, конечно, для императора пойти на такой трюк в духе французской комедии было малоприемлемо. И надо помнить, что здоровье Елизаветы Алексеевны было совсем плохо, как раз ее смерть была ожидаемой, так что скорей Александр уже задумывался о том, как хоронить несчастную Lise — с почестями, которые хоть как-то могли искупить его грехи перед ней. Но мотив бегства от престола в разговорах с близкими отчетливо звучит последние годы его жизни. Еще в 1819 году он сказал брату Константину, что очень устал править. Особенно явственно им овладела хандра после страшного петербургского наводнения 1824 года. Ну, «Медный всадник» ты хотя бы читал, надеюсь… А когда открылся грандиозный заговор Южного и Северного обществ, в котором участвовал цвет молодого дворянства, Александр совершенно определенно почувствовал страх и смертельную опасность, которые перешли в полную политическую апатию. Надо было принимать жесткие меры — Александр на это произнес знаменитое: «Не мне подобает карать…» — Бух поднимается и уже громко заключает свою надгробную речь: — Слушай, что ты пристал? Сбежал — не сбежал! Вечером все расскажу. Я хочу еще поиграть.

— Вечером не расскажешь. Я переезжаю к Хташе.

— Уже сегодня? Мне говорил Бурново, но я думал, что после свадьбы… Жалко, я привык к твоему хаосу и сыру. Но с другой стороны — никто не будет мешать мне диплом писать.

— Который хотел писать я?

— Перестань. Ты не написал бы о Федоре Кузьмиче. Сочинил бы за одну ночь сказку о царе и… Извини, я не то хотел сказать. Не обижайся. Хочешь, я отдам тебе «Брунгильду»? Ты уже хорошо печатаешь.

— А ты как без нее?

— Я давно работаю на компьютере, ты не заметил?

— Нет.

— Бурново мне привез из Германии ноутбук. А вот и Хташа! — Бух улыбается и встает, возносясь кудрями выше Александрийского столпа.

Хташа в распахнутом сером плаще, поднимая дыханьем умершие листья, приближается к нашей мокрой скамейке. Пощады не будет.

— Куда ты пропал? Хорошо мне девчонки сказали, что видели тебя здесь. Я все-таки куплю тебе мобильный.

— Я его сразу потеряю.

— Новый куплю. Пойдем быстрей, заявления в ЗАГСе принимают до двух.

— Да, сейчас. Сейчас. — Я смотрю на Буха снизу вверх со своей мокрой паперти. — А можно я с вами сыграю?

— Что? В баскетбол. Ты не умеешь…

— Все равно. Хиштербе — так с музыкой!

Я бросаюсь к площадке, огороженной разнузданной сеткой рабица. Игроки застывают с глумливым мячом, я врываюсь к ним с криком: «За нашего Старца!».

И поскальзываюсь. Брызги в камеру. Бычок захлебнулся.

На веранде «Дольче вита» сейчас нет никого. Вечером — открытие «Кадропонта». Все пока заняты делом. Нужно забыть о похмелье, проверить, на месте ли бусы, колье и тиары, сходить на массаж-маникюр-уложиться, еще успеть сбросить вес, сделать подтяжку лица и пересадку печени, точно прицелиться и сбить самолет с актрисой, чье платье щедрее открывает грудь. Не долетит, шалава, до середины красной дорожки!

Я много слышал об этой веранде, алтаре «Кадропонта», куда допускаются только служители культа в ризах по священному дресс-коду.

Сюда меня и привели двое в темных очках. Я потребовал, чтобы Катуар была со мной до последнего.

— Дорогой Марк, может, вы бы все-таки отнесли чемодан в номер? Мы подождем.

— Нет, спасибо. Он будет со мной.

— Куда сядем? — один из двоих показывает на белые столики.

Я касаюсь плеча Катуар:

— Куда ты хочешь?

— Ближе к морю. В случае чего, туда и прыгнем. Поплывем на большом чемодане.

Двое в темных очках смеются.

Один из них отодвигает стул для Катуар, второй — для меня. После этого оба занимают свободные стороны квадрата и снимают очки:

— Кажется, Марк, вы опять нас не узнаете?

— Кажется, опять. У меня плохая память на лица.

— Нет, просто у нас такие лица.

Оба опять смеются. И я узнаю их: это ШШ. Я узнал их намного раньше, но не хотел себе признаваться. Всего месяц назад они слушали мой сценарий в кабинете главного редактора МРТВ. Но с тех времен стали намного смешливее. Или морской воздух так действует на их легкие, измученные дзю-до?

Я касаюсь рукой затылка, беру пальцами волосы.

Катуар кладет руку на мое трепетное колено:

— Не волнуйся.

— А что волноваться? — улыбается первый Ш. Он же Второй — какая разница?

— Мы предлагаем вам то, что вы мечтали сделать уже двадцать лет. — улыбается Второй Ш, он же Первый. — Давайте закажем этого — пшшшш! — шампанского. Что скажете, девушка? Просите, так и не узнали ваше имя.