Алексей Беляков - Пепел и песок

— Марк, почему вы остановились?

Молчу. Я идол минутный. Величественный, как перед грозою.

— Марк, продолжайте скорее! Это же самый финал.

Пора. Продолжаю.

«Сперва как в дреме: будто грядет грандиозный трамвай. Так дрожит тротуар. У прохожих драматически трясутся головы и стучат зубы.

Но нет никакого трамвая. Дрожь превращается в гулкие колебания.

— Вон там! — вскрикивает мальчик, падая со скейтборда.

Все поворачиваются по вектору его вопля.

На закат.

Теперь это видит каждая тварь.

Песочная пирамида Московского государственного университета дряхлеет. Четыре его бастиона скрываются в бурой пыли. С самой вершины главного здания, со шпиля, с визгом срывается звезда в обрамлении гордых листьев лавра.

Один из прохожих крестится, шепчет: „Мать твою!“ и поспешно достает телефон, чтобы снимать бесценный крах.

Вкусный кусок Воробьевых гор вместе с трамплином, японскими туристами и осколками мраморной балюстрады двигается вниз, к Москва-реке.

— Черт возьми! — восклицает профессор уже стертой истории. — Моя кафедра!

В этот самый момент под облысевшими яблонями в искривленном от ужаса университетском саду лежат семь студентов, среди которых любимица профессора, Румина. На мгновенье наступает загадочное затишье. Студенты медленно поднимаются, словно ожившие помпейские статуи.

— Что это было? — кашляя, спрашивает Румина.

Ответ приходит сверху, с фасада. Всех семерых тут же придавливает каменным исполином с циркулем в божественных руках.

Профессор Бурново стоит на трамвайной остановке, полчаса назад он закончил семинар по прогнозированию исторических процессов. Румина должна была прийти к нему сегодня вечером.

— Землетрясение! Землетрясение! — люди хотят скрыться, исчезнуть из внезапного ада, но не в силах двигаться.

Большинство из них при этом уже держат в руках телефоны скорби, направленные глазками туда, где здание университета оседает, как ветхозаветный торт.

— Это не землетрясение, — профессор шатается на твидовых ногах. — Это мой просчет. Я не успел… — Он легко, как призрак, улыбается. — Ведь это и есть та самая Пирамида, о которой мне писали эти сволочи из „Союза Б.“. Так просто!

Больше он ничего не произнес, хотя рот его открыт и забивается пылью. Видимо, теперь безумный профессор хохочет, но за тектоническим гулом его уже не слышно.

Вертолеты МЧС не смеют приблизиться к контуру катастрофы, и пилоты лишь по-детски матерятся, что слышно сквозь густые помехи.

Над городом поднимается магический гриб пыли, его освещает закатное солнце и, будьте уверены, — такого зрелища не досталось даже пошляку Наполеону».

— Энде. Конец первой серии, — Я улыбаюсь и подбрасываю стопку листов вверх, к противопожарным датчикам. Жест я продумал заранее, отрепетировал под присмотром сверкающих глаз моего Лягарпа. Листы с мучительными вздохами разлетаются по кабинету. Этюд удается. Один лист любезно ложится точно на голову Эвглене Галимовне. Она снимает его, поправляет черную шаль и протягивает листок мне:

— Марк, дорогой, вы бы не разбрасывались!

Кроме нее, главного редактора компании МРТВ-кино, на тугих креслах расположены в римских позах мой вечный продюсер Йорген и еще двое молчаливых граждан, имен которых, пожалуй, даже не буду приводить: вряд ли они еще мне понадобятся. Один серый, другой серый. Два унылых гуся. Да и не помню я их имен. Я умею обходиться вообще без имен. Имя — прах, который я попираю своими кедами. Я получил монаршее право называть людей так, как мне выгодно. Как требует того мой тайный пакостник-драматург. Пусть будут пока обозначены, как два ШШ, — на каждого чёрта по четыре черты. Чем не щедрость?

Йорген убирает во внутренний карман вельветового пиджака курительную трубку: он держал ее, остывшую, в зубах все то время, что я артистично декламировал синопсис.

— Ну, как вам? — строго спрашивает Йорген ШШ.

— А не много трупов?

— Много? Разве это много, ну? А что может быть сильнее смерти? Рассуждая чисто эстетически, — Йорген достает из другого кармана новую трубку. — Только не произносите слово «любовь».

— Мы и не произносим.

— А этот жуткий финал — просто отлично.

— Хотя лично мне Румину жалко. — Эвглена Галимовна потягивается, шаль снова падает. — Кстати, кто ее будет играть, как вам кажется?