Алексей Беляков - Пепел и песок

Спустя двадцать семь минут.

Как хороша эта закуска — вот эта соленая рыба, покрытая кружками лихого овоща, когда они встречаются на пористом ложе. Ладно, назову марку. Селедка с луком на черном хлебе. Ах, верный Бенки, жаль, что ты не пьешь!

Еще водки.

Выпиваю.

Водка не должна быть ледяной. Водка должна быть почти комнатной температуры. Надо чувствовать вкус водки. Только глупцы и дети утверждают, что водка невкусная. Пейте водку, источник знаний!

Вокруг меня рождаются и страдают цивилизации. Иные не успевают даже сказать «Мотор!». Кружок лука заводит их титанов в свой лабиринт, где они погибают в расцвете соли. Я не слишком ими дорожу. Иногда они даже бывают слишком назойливы.

Не буду отвлекаться, пока держусь на волнах. Пока слежу за блеском графина.

Итак, Бенки, согласно первому закону сценарной динамики, у героя есть цель. Он должен написать вторую серию. Быстро и безжалостно. Герой не может болтаться без дела. Иначе он — просто опухоль, которую надо резать к чертовой матери и закапывать под березами. Но согласно второму закону, у нашего обаятельного целеустремленного героя не далее тринадцатой страницы должны возникнуть досадные препятствия, которые он обязан преодолеть. В этом споре рождается истинное кино. Умытое кровью и надраенное песком. Остаются пустяковые вопросы: а кто ему должен мешать и почему?

— Вы позволите?

Я отрываю взгляд от святого графина. Знакомое лицо. Веселые глаза.

Он ловко садится напротив.

— Мы с вами общались однажды Я брал у вас интервью для журнала «Адмиралтейская игла». Фаддей меня зовут, помните?

— А-а! Вы из Питера? Жертва наводнений. Припоминаю это интервью. С издевательскими ремарками?

— Сорри, ремарки были не мои.

— Ремарки про Марка! Да мне плевать на самом деле. Я царь, живу один. И чего вам теперь надо?

Отодвигаю графин в тень. Фаддей улыбается:

— Вы, судя по всему, сейчас заняты?

— Точно. Вы правильно судите.

— Когда вам было бы удобно пообщаться со мной?

— А зачем так часто?

— Понимаете, сейчас я работаю на телевидении, у Парфюма Леонардовича…

— То есть перебрались-таки в Москву со своей Гороховой улицы?

Он не смущен. Он привык. И безмятежно тянет свою ноту:

— Мы сейчас снимаем документальный проект. Его тема — Москва Серебряного века.

— Я тогда еще маленький был и ничего не помню. Ничего.

— Москва в каждом вашем фильме. Она не просто место действия, а среда, с которой герои вынуждены бороться.

— Вы серьезно? Никогда об этом не думал. А Серебряный век причем?

— Этот мотив тогда был очень силен.

— Знаете, я совершенно не знаю это время. Это когда было?

— Начало двадцатого века. Цветаева, Мандельштам, Есенин…

— Интересно. И что же они?

— Сорри, а вы кто по образованию?

— Математик.

— Вот почему у вас так просчитаны сюжеты! — Фаддей ликует, отбивает торжественный марш по столу. — Это очень интересно!

— Разве?

— Да! И нам бы хотелось, чтобы вы выступили комментатором. Парфюм Леонардович очень просил с вами поговорить.

— Вы для этого сюда пришли?

— Нет, здесь я с друзьями, но встретил вас…

— И все былое? А что вашему Парфюму Леонардовичу Москва? Он вообще из города Апатиты. Или Гепатиты.

Фаддей смеется. Что я сказал смешного? Бесит, бесит.

Фаддей смеется и одновременно хладнокровно замеряет глубину моей ненависти. Приборы его отрегулированы, вибрируют датчики в висках.

Наполняю горькими слезами новую рюмку:

— За Москву!

Выпиваю. Фаддей дожидается последней капли и произносит:

— Вы — автор самых рейтинговых сериалов. И при этом вас никто из зрителей не знает в лицо. Не скрою: Парфюм Леонардович очень надеется, что именно в его проекте вы появитесь и…

— Открою личико?

— Назовем это так. Все-таки каждый проект Парфюма Леонардовича — это, согласитесь, событие…

— Не соглашусь, поскольку у меня нет телевизора.

— Но вы же слышите, о чем говорят ваши друзья…

— И друзей у меня нет. Точнее, только один, но он, к счастью, молчит. Все, хватит, могу я остаться с графином?

— И все-таки я верю. Мы все верим, что вы…

— Бросьте. Это все гур-гур.

— Сорри, что?

— Гур-гур.

Фаддей еще пытается поймать в свой фокус мои глаза, но, попав под распутинский взгляд, поднимается и, шатаясь, уходит. Я смотрю ему вслед. Я целюсь в его черную спину отравленной стрелой. Он взмахивает рукой, приветствуя протянутую ему друзьями кружку пива. Ястреляю. Я никогда не промахиваюсь. Он не успевает схватиться за спасительную кружку и падает — головой на северо-юг. Он мертв.