Алексей Беляков - Пепел и песок

— Катуар, я никогда не был так счастлив, как в этом жуликоватом городишке.

Катуар оборачивается, улыбается:

— Да, тут много песка! Пропала тоска.

— Ты заговорила стихами — прямо как мой Карамзин.

— Позволь считать это комплиментом. Я бы очень хотела с ним познакомиться. Почему он все-таки выстрелил себе в голову из папиного пистолета?

В своей одеяльной хламиде стремительно подворачиваюсь под ноги Катуар, нос укладываю в солнечную долину между ее холмами-близнецами. Катуар целует меня в волосы:

— Почему, любимый?

— Давай не будем об этом. Это такой странный сюжет. Который мне кажется еще не законченным.

— Да, мне тоже так кажется. А Карамзин не предсказал дату твоей смерти?

— Нет.

— А я думаю — предсказал, ты просто боишься говорить. А когда ты убьешь меня в своем сценарии?

— Катуар, ты опять?

— Но ведь тебе больше никогда не понадобится диалогистка. Ты не будешь писать для МРТВ, ты разорвал отношения с Йоргеном.

— Да, мне не нужна больше диалогистка. Гипс снимают, клиент уезжает.

— Я свободна?

— Ты свободна.

— Как славно. Ведь так говорила твоя Ами?

— Так.

— Тогда в каком же мне платье пойти сегодня по красной дорожке? Мы с тобой накупили мне столько барахла, что придется пройтись еще и по желтой дорожке, по зеленой дорожке…

— Мне больше всего нравится черное.

— Потому что оно открывает плечи и грудь?

— Да.

— Надену его.

— Я буду нести шлейф, как маленький паж.

— У него вроде нет шлейфа. Но можно сделать из простыни. Черное платье — белый шлейф… А если у меня вдруг будут брать интервью и спросят: «Какие у вас отношения с Марком Энде?»

— Ты ответишь, что…

— Что?

Я беру ее за запястья — так, что она ахает.

— Катуар! Послушай меня! Послушай, Катуар. Моя несбывшаяся диалогистка. Давай прямо сейчас смоемся отсюда. Не выключая воду в ванной.

— На пляж?

— Нет. В Таганрог. Ко мне. В переулок Вечность. К песочнице. К дивану фон Люгнера. Пусть все будет, как при бабушке.

Больница Таганрога. Солнечный Требьенов в отутюженных джинсах и белой рубашке держит в руках драгоценную папку со справками, рентгенами, кардиограммами, рецептами, незаполненным бланком свидетельства о смерти. Он уже не пациент, а счастливый инвалид. Требьенов ликует:

— Все, с военкоматом дело сделано! Теперь остается в Москву, во ВГИК! А вам еще долго лежать?

— Нет, я послезавтра, — отвечаю, вольно сидя на кровати, освобожденный от растяжки. — Перелом сросся неправильно, но операцию тут делать некому: мог только Антон Лаврович. Надо ехать в Ростов, но мне не хочется, мне бы домой поскорей.

— Неужели ваша бабушка не может найти в Таганроге хорошего хирурга?

— Бабушка?

— Она же большой человек!

— С чего вы взяли?

— Она так себя держит. Коньяк дорогущий доктору дарила. Разве она не работала в горкоме?

— Каком горкоме?

— Партии.

— Ты что? Она всю жизнь дальше нашего двора не выходила.

— Да? — Требьенов роняет серую папку.

— Конечно.

— Как я ошибался. — Требьенов поднимает папку, дует на нее. — Жаль.

— Ты поэтому мне судно приносил? Думал, у меня бабушка человек со связями?

— Честно говоря, да.

Сверху доносится хохот нимф. На голову Требьенова сыпется штукатурка.

— В Москву, срочно в Москву… — бормочет он, словно безумный.

Катуар отнимает у меня свои запястья, взмахивает ладонями, сердитыми крыльями:

— Ты не сможешь, Саша. Какой Таганрог? Ты и выговор южный забыл. Где твое «Г» фрикативное?

— Откопаю в песочнице. Полетели отсюда. Прямо сейчас. Будем, как Александр Первый и Елизавета Алексеевна, тихие и нежные. Как тогда, осенью 1825 года, на пороге вечности. Быстрее! Я не дам тебе даже часа.

— А абажур?

— Что?

— Я не сделала абажур для твоей комнаты.

— В Таганроге целых две комнаты, будет где развернуться.

— Есть перспектива! Но мне все-таки надо посушить волосы.

— На лету высохнут. Ты согласна?

— И я еще ни разу не искупалась.

— Это серьезный аргумент. Иди на пляж. Я пока придумаю, что наврать Мельхиоровичу и Булатовичу.

— Мне кажется, это уже ни к чему, когда ты задумал бегство. А ты не хочешь со мной искупаться? Да, прости, я глупость сказала. Нет, я не пойду никуда без тебя. А в этой гостинице есть фен?

Верховный Драматург, будь милосерден, оборви здесь сюжет, начертай в небесах заветное Ende! Все уходит в песок. Сочи тонет в аду. Дальше пусть тишина. Никакого «гур-гур».