Ильза Айхингер - Мимо течет Дунай - Современная австрийская новелла

В ответ послышался хохот и возмущенные окрики: «Тише, вы!»

В задних рядах сгрудились те посетители, которые приобрели билеты задолго до начала представления, но зашли в палатку только в последнюю минуту, а то как бы кто-нибудь не заметил, на каком неприличном зрелище они присутствуют. Дрожа, сидели они на своих местах и молча переживали все муки и радости преднамеренно совершенного грехопадения. В передних же рядах собрались завсегдатаи Урфарской ярмарки, бахвалившиеся во всех пивных и винных палатках, что нынче непременно зайдут к «парижанкам» поглядеть, какие те новые коленца выкинут.

И в то время, как в песне бурное море делалось все более бурным, движения мисс Эвелин становились все более расслабленными. Она уже приблизилась к самой кисее и, проделав несколько кругообразных движений руками, закинула их за голову и так и застыла.

От волнения Катарина сжала руку своего кавалера и тут же отдернула, испугавшись, что выдала себя. А эта мисс Эвелин ничего не стесняется показывать! Интересно, она краснеет при этом? Втайне ухмыльнувшись, Лукингер подвинулся поближе к Кати. Знала б Катарина, как эта мисс Эвелин в половине двенадцатого ночи, голодная как волк зимой, набрасывается на требуху у трактирщика напротив и как ей обрыдла вся эта «красота и грация». А потом еще напьется чаю с ромом, обозлившись, что в нынешнюю ярмарку опять дожди льют вот уже трое суток! Изо дня в день представлять «Пробуждение» в дырявой палатке — промерзнешь не на шутку! На самом-то деле эту мисс Эвелин, наверно, звали Польди Бюрстингер или Розль Крикова, и после представления ее можно увидеть за столиком с сырой асбестовой столешницей в обществе балаганщиков, и на всех парней, что таращат на нее глаза, узнав примадонну «Ночного Парижа», ей в высшей степени наплевать. Вот если бы кто-нибудь из них был с деньгами! А так, ради прекрасных глаз этих глупых парней, нет уж, благодарю.

Снова Катарина прижалась к плечу своего спутника. Тонкая кисея раздвинулась, мисс Эвелин, сделав еще одно томное движение навстречу тускло светившей лампочке, долженствующей изображать солнце, вновь воздела руки. Изогнувшись, она повернула лицо к публике. Прожектор осветил лицо и грудь — всю в золотых блестках. Тут опять послышался пьяный крик: «Свети ярче да пониже!» Раздалось разъяренное шиканье — «пробудившаяся» была сейчас трогательно беспомощна.

Однако Лукингера ничем нельзя было пронять. Самодовольно отмечая возбуждение Кати, он думал: «Долго эта Эвелин не протянет на эстраде. Не подними она руки, все бы увидели, как у нее груди обвисли».

Прожекторы погасли, и в палатке зажглись тусклые лампочки. Пробуждение исчезло как мираж, снаружи вновь раздавался сиплый голос зазывалы:

— Спешите насладиться нашим нигде не виданным, нигде не слыханным, единственным в своем роде представлением «Ночной Париж».

Зрители повалили к выходу. Лучи заходящего солнца вспыхивали в волнах медленно текущего Дуная, Катарина зажмурилась.

Лукингер, ловко проводя ее через толпу, тихо нашептывал:

— Поняла теперь, сколько всего увидеть можно на Урфарской ярмарке, когда я с тобой?

А Катарина, вновь вздохнув, спросила его, часто ли он бывает у этой ярмарочной красавицы мисс Эвелин.

— Я-то? — возмутился Мануфактурщик. — Чего я там не видал? У меня есть кое-что помилей, по чему душа моя давно истосковалась, — ответил он, придав своему голосу томное звучание.

— Да ты это только так говоришь… — недоверчиво протянула Кати.

— Ради тебя одной я и зашел в балаган, — возразил Лукингер. — Или ты думаешь, я с каждой встречной-поперечной буду гулять до полночи по берегу Дуная, — шепнул он ей.

Девушка с благодарностью взглянула на него, и они, тесно прижавшись, продолжали свой путь вместе с толпой. Мелодии модных песенок сливались в единый сентиментальный гул, над праздничной толпой витал запах жареной колбасы, разлитого пива и вина. Девушки двигались, взявшись за руки, чтобы не потеряться. Вереница парней, зазывая и смеясь, преследовала их. Огромные качели возвышались над крышами и колокольнями, видневшимися на другом берегу Дуная.

Парочка подошла к винной палатке.

— Ах, господин Лукингер! — воскликнула хорошенькая полногрудая девушка за прилавком, уставленным бутылками. — Привет! Господа желают?

Катарина смутилась от подобного обращения, а Лукингер заказал для нее рюмку яичного ликера. Сам он охотнее выпьет что-нибудь покрепче, стаканчик «шлигельбергера», как он называл сливовицу.