Николай Веревочкин - Белая дыра

— Эх, ты, клык моржовый! — рассердился Педрович. — Чего ж ты шурупом-то вертелся, изобретатель? Обвяжись-ка, а другой конец мне бросай. Вперед! Танки грязи не боятся!

С третьей попытки перекинул Охломоныч веревку через островок — и давай они друг друга из трясины наперегонки тащить. Мат-перемат на все болото стоит. Выкарабкались. Чумазые, как черти болотные. Выломали по осинке и — по кочкам, по кочкам — добрались до берега.

— Эх, блин корявый, сапоги совсем новые были, — говорит лесник с сожалением, — яловые. Таких больше не делают. А где же эта блудня? Не дождалась хозяина. Этим женщинам, Охломоныч, никакой веры. Даже кобылам.

Действительно лошаденка сбежала. А протрезвевший Педрович потерял чувство юмора. И пошли они прочь от болота, беседуя на мрачные философские темы, такие безысходные, что — или напиться, или повеситься. Лесник больше не смеялся, а, напротив, яростно матерился, каждый раз, когда накалывал ноги о сухую траву или опровергал доводы Охломоныча.

Дошли до развилки. Охломоныч и говорит:

— Веревку-то отдай.

— Зачем она тебе на том свете?

— Как это зачем? А вешаться на чем буду?

— Не экономный ты человек, Охломоныч. Повеситься и трех метров довольно будет, а ты эвон сколько прешь. Да на такой веревке всю Новостаровку можно раза три перевешать. Не жирно ли для одного?

Достал Охломоныч из кармана вместе с болотной грязью складной ножик и отрезал часть веревки, прикинув на глаз необходимую длину, достаточную для повешения одного человека.

— А ножичек тебе зачем? Ангелочкам крылышки подрезать? — посмотрел на него с мрачной укоризной Педрович. — Ох, и жмот же ты, как я погляжу.

Вздохнул Охломоныч и отдал складешек. Хорошая была вещица. Все инструменты — вплоть до ложки. А босоногий лесник уже с вожделением смотрит на его ботинки. Кирза колом стоит, носок железный, подошву за десять жизней не стопчешь. Спецобувь для монтажников. Чтобы по носку плитой шарахнуло — и ничего.

— Ну, нет, — решительно отвел эти поползновения Охломоныч, — до Бабаева бора еще дойти надо.

Попрощались они и пошли каждый своей дорогой. Мрачный лесник с охломоновской бельевой веревкой в Неждановку, а Охломоныч в Бабаев бор. Рукой подать, а, гляди-ко, никак не дойдет с самого утра.

Хорошую Охломоныч выбрал березу.

Не береза — баобаб. Ящерки по стволу бегают.

Кора, как крокодилова кожа, толстущая, корни — будто когтистая лапа в землю вцепилась. Крона полнеба держит. Больше вороньих гнезд, чем листьев. Такой гвалт подняли черные птицы: «Как? Как? По какому праву?» — хоть уши затыкай. Так и закружились смерчем над лесом. Ветви, как стволы. Одна береза, словно лес.

Хорошо будет висеть. Удобно.

Привязал Охломоныч веревку за сук. Подтянулся на ней для пробы — не оборвется ли?

И стал не спеша делать петлю.

Вдруг слышит за спиной робкий голос:

— А давайте по очереди. Сначала я, а потом вы.

Оглянулся. Выглядывает из-за березы лесной человек. Волосища ниже плеч. Бородище топорщится. Немытые волосы торчат во все стороны, как трава на болотной кочке.

Стоит неизвестный и двумя руками интеллигентно штаны поддерживает.

— Тебе что — берез в лесу мало? — негостеприимно спрашивает его Охломоныч.

— Берез много, — отвечает незнакомец смущенно, — у меня веревки нет.

Удивился Охломоныч. Неужели есть люди его обездоленней?

— А что же ты вешаться-то придумал без веревки?

— Долгая история, — тихо ответил лесной человек, потупя взор.

— А куда нам спешить? — рассудительно говорит Охломоныч. — Садись, рассказывай. Как звать-то тебя, земляк?

— Фома. Фома Игуаныч. Можно просто — Фома.

— А что же это ты, Фома, за штаны держишься?

— Да вот ремешка нет. Спадывают.

Прикинул Охломоныч на глаз размер талии Фомы, вспомнил с грустью складешек, верно служивший ему без малого тридцать лет, и отгрыз зубами кусок веревки. Зубы, слава богу, никому не подаришь.

— На-ка, подпояшись, а то как вешаться будешь. Повиснешь, а штаны и спадут. Несерьезно.

Подвязал, сопя, Фома штаны. Талия еще меньше, чем Охломоныч думал, оказалась. Совсем без живота человек. Зато бантик вместо пряжки красивый получился. Фома от усилий запыхался. Сел на землю и спиной к березе прислонился. Охломоныч рядом присел и, поглядев вверх на шуршащий стог листьев живой виселицы, сказал:

— Давай, Фома Игуанович, рассказывай. Внимательно тебя слушаю.

И поведал косматый лесной человек под печальный вороний хор еще более печальную историю своей жизни.