Николай Веревочкин - Городской леший, или Ероха без подвоха

— Коли конь на скаку да баба в соку, кто же о башке помнит? — отвечал легкомысленно леший. — Да и порубят — большая беда. Не первую голову на плечах донашиваю. А тюхтю, вроде тебя, и телята до смерти залижут.

Время от времени, недовольный собой, Мамонтов внезапно и беспричинно выходил из себя. В такие моменты он становился неуправляем и оскорбительно дерзок в отношении других существ — будь то животные, люди или лешие. Он знал, что следом, неотвратимый как похмелье после невоздержания, придет стыд. И стыд этот останется надолго, если не навсегда. Но сдержаться не мог.

Такое часто случается с людьми большого города.

Вот так однажды выйдешь из себя, а назад уже не вернешься.

— Будь я человеком грубым и невоспитанным, — сдерживая нехорошие чувства, развил мысль Мамонтов, — я бы сказал: с твоей рожей — не дальше прихожей. Но я человек, увы, интеллигентный и воспитанный, а потому промолчу.

Посмотрелся Ероха в лужу на тротуаре и ответил с достоинством:

— Рожа как рожа. На твою похожа.

Попытка доехать до дому на общественном транспорте с треском провалилась. Только автобус тронулся, как Ероха заорал благим матом:

— Отопри калитку! Калитку отопри! Побери тебя лихо одноглазое, пакостник! Отопри, не то морока напущу!

— Петрович, открой заднюю дверь, — крикнула кондукторша охрипшим от воспитательных бесед с пассажирами голосом, — мужчине бороду прищемило. Ишь, отрастил фартук. Ты хоть слово такое знаешь — «парикмахерская»? — И тут же открыла второй фронт: — Мужчина! Льготный проезд только для инвалидов по зрению. Все остальные платят. Какой вы слепой, мужчина, если очки носите? Платите или выходите! Петрович, тормози!

Выскочил Ероха из автобуса, как лось из загона. Никакими коврижками назад не заманишь. Кстати, доведется вам гулять по городу с лешим — непременно запаситесь крепким ошейником и коротким поводком. Никаких понятий о правилах дорожного движения.

Алеандр Мамонтов проснулся от нехорошего предчувствия. Прислушался.

В открытое окно доносились неприятные голоса. Нарушая утренний покой летнего утра, во дворе разгоралась ссора.

Мамонтов вышел на лоджию и заглянул в сумрачный омут двора.

— Ты чего это вытворяешь, борода?! — шумела внизу дворничиха, замахиваясь метлой, сделанной из степного чия, на скрытого за кронами деревьев злодея.

Метлу она держала как алебарду. Метла отливала золотом.

— А то не видишь, — спокойно отвечал ей невидимый из-за листвы Ероха, — лыко деру.

— А вот я сейчас у самого бороду-то выдеру, — грозила дворничиха, тыкая золотой метлой в густые заросли. — Отринь от липы, бомжина!

— Толку-то драть меня! — урезонил ее Ероха, судя по запальчивости дворничихи, продолжая свое природогубительное дело. — Я и рожей не пригож и на лапти не гож. — Послышалось хлесткое, ритмичное шуршание. Исчерпав все аргументы, горячая женщина пустила в ход оружие. — Ай, хлещи мои хрящи! — приговаривал Ероха, продолжая обдирать липку. — Банька есть у тебя, красавица? Пригласила бы в баньке попариться. Плеснули бы на каменку медовухи кружку, да похлестали друг дружку…

Наблюдая за битвой добра и зла с поднебесного девятого этажа, Мамонтов, зевая, отстраненно размышлял о лицемерном отношении горожан к природе. Город одним фактом существования губит вокруг все дикое и живое. И в то же время внутри себя, тесного, задымленного, с улицами, пораженными тромбами автомобильных пробок, пытается воссоздать жалкое подобие леса. Аквариумные рыбки, канарейки в клетках, кактусы на окне — что это, если не жалкие попытки возродить в отдельно взятой квартире отравленные озера и реки, вырубленные леса.

Между тем дворничиха расходилась не на шутку. Как бы дело до полиции не дошло.

— Ах, леший тебя побери! Деревня ты кудлатая! Понаехали лешие на наши головы!

— Какой же я леший без леса, — скромничал Ероха, — так, сирота бесприютная. — Повернувшись спиной к метле, сложил он надранное лыко в берестяной короб да как вскочит: — Ша! Остынь, баба, употела! Остынь, говорю, молоко скиснет! Будешь дитя простоквашей кормить — угрюмыш вырастет. Уймись, кикимора!

В два раза себя выше. Оскалился, да как зарычит.

Дворничиха взвизгнула и, оставив на поле битвы метлу, быстро побежала по дорожке, хлопая голяшками по женственно мощным ягодицам.

Лешему в городе, подумал Мамонтов, все равно что таксисту в дремучем лесу, не выжить. Дворники метлой не убьют — трамвай башку отрежет.

Куда это дворничиха побежала? Неужто в полицию звонить?