Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города

— А что мне их прикажешь в Германию везти? Хорош я там буду с этими цацками. Только разве что для смеха…

— Так все-таки уезжаете?

— Ну, за твое здоровье, Кузьмич. Увидимся, нет ли до отъезда. Прощай, на всякий случай.

Он выпил и расплылся грудой. Тяжело пыхтя, достал из кармана куртки грецкий орех и оглядел кабинет Кузьмича, одновременно служивший запасником, в поисках тяжелого предмета.

У стен был свален сор прошумевшей и без следа исчезнувшей истории. Лишь крохи ее застряли в сите музея. Железное колесо первого в этих краях трактора. Полусгнившая соха. Коричневая ступа. В углу стояли потемневшие, растрескавшиеся и слегка обугленные козлы. Вместо одного из рогов вбит ржавый трехгранный штык. Кузьмич не посмел выпилить свидетеля гражданской войны из трухлявой древесины. Симбиоз оружия и дворовой утвари представлял куда большую ценность. Это был пласт жизни, история в развитии, сгусток времени, поэтический образ, странно волновавший воображение. Вольные хлебопашцы Ильинки не были воинами. И хотя в музее был раздел «Красные партизаны», подвиг прадедов заключался лишь в том, что, когда к селу подходили потрепанные части колчаковцев, мужики призывного возраста мужественно побежали прятаться в Бабаев бор. Жены и матери носили им по ночам горшки с кашей, чтобы герои не умерли с голода. Конечно, в те дни пролилось много крови, но в этом были повинны не классовые сражения, а лесные комары.

Держа в ладони орех, Шумный подошел к полке, на которой в тени зеленых от патины благодушных самоваров лежал обрез. Инвалид классовой борьбы с темной историей. Однажды ночью из его ствола вылетел кусочек свинца, пробивший стекло и висок первого председателя сельсовета. Врага народа быстро нашли и расстреляли. Само же орудие преступления обнаружили много десятилетий спустя, когда, расчищая ложе водохранилища, сносили Ильинку. Ржавый и тихий, он прятался в тайнике между звеньев сруба совсем не в той избе, где его когда-то искали. От обрубка все еще пахло порохом, и черное дуло с угрюмой издевкой смотрело на новых людей. Несколько лет урод лежал на стенде музея, но однажды исчез. В то время у мальчишек была опасная забава: поджоги. Схожесть оружия классовой ненависти с самодельными пистолетами, которые заряжались серой, соскабливаемой со спичек, не могла не обратить на себя внимание пытливых умов. И обрез выстрелил еще раз. Похитивший его подросток выбил глаз своему лучшему другу. Нечаянно. Мальчишки приходились правнуками убийцы и его жертвы. Случайное это совпадение потрясло Кузьмича. История, сделав мертвую петлю, вернулась на круги своя. После долгой волокиты улику вернули в музей. Но на этот раз ствол залили расплавленным свинцом. И вот Шумный колет этим тяжелым стволом грецкий орех. Скорлупа треснула. Ядрышко оказалось гнилым.

— Веришь, нет — на фронте не пил. А сейчас пью. Что за жизнь, Кузьмич! Сначала нашу с тобой Ильинку утопили. Как кутенка в луже. Малую, так сказать, родину. Гнездо разорили. И нас с тобой не спросили. Ладно, там еще понять можно было. Село утопили — город построили. Потом развалили большую родину. И войны не было, а от города одни руины. Теперь вот меня, как старого попугая, увозят черт-те куда на потеху. Я до этого Берлина по всей Европе на брюхе прополз.

Кузьмич молчал. Руки скрестил, ноги вытянул. Смотрит поверх очков в сторону и ничего не видит. Мир преломился в слезе.

— Значит, не уговорил сына остаться?

— И что бы ты на моем месте сказал? Я, Кузьмич, не литератор и не историк. Я математик. Что вижу, то вижу. Нет у меня контрдоводов, нет. Есть только обида. Не знаю на кого. Вот и твой музей. Прости меня, конечно, старпера, кому он здесь нужен? Города нет, а ты — музей, музей… Ну, проскрипишь еще, дай Бог тебе здоровья, со своей вечной простудой лет десять. А потом? Кому это нужно? Вот объясни мне, историк, нынешний исторический момент. Мы что — плохо жили? Для чего расплодили нищету, как тараканов на кухне? Ради какой великой цели загубили город?

— Ну, история — вещь долгая. Мы с тобой старики, Вася. Опавшие листья в заповедном лесу истории. Мы смотрим на мир глазами из прошлого. Это уж молодым решать — для чего. Вырастут новые люди, для которых эти развалины были всегда. Руины не будут напоминать им о напрасно прожитой жизни, унижать человеческое достоинство. И тогда…

— Листочки, лепесточки… Хреновые мы с тобой учителя были, Кузьмич. Так бы и сказал: навоз на полях истории. А я тебе объясню исторический момент. В людях убивают память. В людях убивают бескорыстие. Весь этот город, вся эта страна держалась на бескорыстии. А сегодня хороший человек — враг общества. Не то беда, что город разрушили, людям души наизнанку выворачивают — вот что страшно. Сегодня подлецам везде у нас дорога и ворам везде у нас почет. Люди гордятся тем, чего должны стыдиться. И стыдятся того, чем надо гордиться. Что они могут построить? Ты посмотри — все разворовали, все разрушили. Ну, ладно — социализм им мешал. Фермы зачем ломать? Коровы что — членами партии были?