Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города

Давно у Руслана не было такого счастливого дня, но к вечеру настроение его внезапно переменилось. Он подумал, что люди в его положении не имеют права на простые поступки. Например, не имеют права портить жизнь красивым девушкам. Передается ли наркозависимость с генами? А почему нет? Несомненно, склонность к никотину передалась ему от Козлова. Для наркомана и прокаженного банальное стремление завести семью, стать отцом — преступление против человечества.

— Батя, ты как думаешь, имеет право наркоман жениться?

Посмотрел Козлов странным взглядом Иоанна Грозного и ничего не сказал. А вечером, когда каждый лежал на своем тулупе, а по промороженным стенам северным сиянием бегали сполохи от раскаленной буржуйки, ни с того ни с сего ударился в воспоминания.

— В крещенские морозы я похоронил Федора Перятина, а через месяц — Игната Ермакова. Фронтовики. Один без рук, другой без ног. Руки по плечи. Ноги — по самый корешок. Протез не за что зацепить. До войны часто дрались друг с другом. То ли девок поделить не могли, то ли силу девать некуда было. Меня, понятно, в те годы в пятилетних планах еще не было. Я это так, со слов старушек говорю. А помню их уже инвалидами. Жили в соседях, огород к огороду, двор ко двору и баня общая. В деревнях соседи редко дружат. То жены полаются, то скотина плетень повалит и на чужой огород забредет, то кот кота обижает. Мало ли причин пособачиться. А эти — не разлей вода. Тетя Фрося, жена Федора, так говорила: «Эх, мужики, сложить бы вас вместе, какой мужик получится! Да еще и на маленькую собачку останется».

Они друг друга иначе как Обломками не звали. Игнат повеселей был, а Федор, безрукий, часто не в духе пребывал. Сойдутся вместе — и ну друг друга подкалывать. «А скажи-ка, Федя, как ты со своей Фросей спишь?» — «Зашибись. А вот как ты от своей убегаешь?» — «Да с чего мне от нее убегать?» — «Ну, это уж у Нюрки твоей надо спросить. Есть, значит, причина».

У них разделение труда. Если куда за чем сбегать, Федор на два двора старается. Если чего простругать, приколотить, вырубить — тут уж Игнат отдувается.

Рыбаки были заядлые. Еще солнце не встало, бабы коров в стадо не выгнали, а безрукий безногого уже несет по переулку Овражному к Заячьей губе, где у них лодка к жернову прикована. Усаживает Федор Игната в плоскодонку. Тот воду вычерпает, замок отомкнет, весла в уключины вставит. Федор животом в нос уткнется, оттолкнет посудину от берега, ждет, пока однополчанин лодку кормой развернет. Заплывут в камыши под сопку Полынную на прикормленное место. Игнат цепью кол обмотает, удилища настроит, жмых в воду побросает и достает «Беломор-канал». Ничего нет слаще первой папиросы на рыбалке. Да, если бы первой сигаретой, первой рюмкой наш брат мог успокоиться… Две затяжки, десять капель — оно, может быть, и полезно. Так мы пачками, стаканами. Проглоты! Ну вот, прикурит Игнат и Федору в губы вставит. Место там было красивое. Сопка в синих окнах отражается. Камыш густой, высокий, лилии белые. Тишина. Курит Федор, смотрит на поплавок из гусиного перышка. Страсть как хочется самому язя выудить. Аж трясется. «Подсекай, — шепчет, — подсекай… Эх, раззява! Ты до пяти про себя досчитал, нет ли? Сколько я тебя учил: как поплавок в воду уйдет, считай до пяти — тогда и подсекай. Ты ж ему червя заглотить не дал».

Вот так смотрит, смотрит на поплавок, губу закусит, поморгает, поморгает да и скажет: «Что за жизнь — ни язя вытащить, ни ширинку застегнуть. Петлю сделать и то не могу. Вчера так в носу зачесалось, а почесать нечем. О комарах, фашистах, я уж молчу. Вот так бы свалиться за борт — и на дно…»

«Давай, давай, прыгай, — говорит Игнат, — я тебя еще и веслом по башке огрею, нюня ты ильинская».

Великий был утешитель.

А Федор опять за свое: «Помнишь, как я на гармошке играл?» — «Мне ноги, а не голову оторвало. А помнишь, какой я был танцор?» — «И нет чтобы наоборот: тебе, скажем, руки, а мне ноги оторвало». — «Размечтался. Уж лучше кому-нибудь одному — и руки, и ноги. Тебе, допустим. Кончай, Федя, из соплей сгущенку делать. Какие мы с тобой калеки? Башка есть? Есть! Орудие главного калибра имеется? Имеется! Осечку не дает? Я тебя спрашиваю». — «Да вроде бы нет». — «Не слышу». — «Никак нет, не дает осечки». — «Чего же нам плакаться? Ты лучше посмотри, какая красота вокруг. Рай, чистый рай. По сто граммов фронтовых?»

Федор голову запрокинет и рот, как птенец клюв, раскроет. Игнат из фляжки в крышечку отмерит дозу и другу в колодец зальет. Федор крякнет, посмотрит просветленными глазами на окружающую действительность — действительно красота!