Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города

— Пора, Фаина, пора. Ударят морозы — мясную лавку откроем.

Руслан растолкал Грача. Тот поднял голову, попытался сфокусировать взгляд и спросил важно:

— Пить будешь? Нет коллектива! Скрипка играет на одной струне. Ты кто?

— Дед Пихто, — представил Руслана Енко.

— Пихто? — задумался Грач. — Не знаю такого.

— Знаешь, не знаешь — выметывайся.

Зависимому от водки безработному, блин, какой прок от того, что живет он в независимом правовом государстве?

Они шли сквозь бурьянный бурелом, мелкий дождь и сквозняки мертвого города, шлепая по лужам и чавкая грязью.

— Слышишь? — спросил Грач, останавливаясь. — Музыка. Шопен.

— Шопен, — разозлился на него Руслан, — идем.

Однако действительно в мертвом городе чуть слышно звучала живая музыка. Где-то играли на фортепьяно. Руслан обошел вокруг Грача, вглядываясь в темень, но ничего не увидел. Музыка смолкла.

— Здравствуй, белая горячка, — икнул Грач. — Бывает.

И они пошли, ориентируясь на собственные представления о пространстве и времени, но точно определить в этой кромешной тьме могли только верх и низ. Впрочем, Грач был свободен и от земного протяжения — самому себе он казался зеленым шариком, надутым едким сигаретным дымом.

Музыка заиграла вновь, и Грача неудержимо потянуло на волнующие душу звуки. Устав с ним бороться, Руслан, придерживая его за ворот, как волкодава за ошейник, позволил тащить себя в неведомое. Но пройдя вброд водное препятствие, они уткнулись в глухую стену. Стена, видимо, была китайской и долго не кончалась. Когда же, наконец, путешествие было завершено, в черном и влажном небе им открылось тускло освещенное окно, из которого щедро лилась божественная мелодия.

— Идем, — решительно сказал Грач и провалился в яму, заполненную водой.

Руслан извлек его из западни, но мокрый Грач продолжал неудержимо стремиться к прекрасному.

— Надо переодеться, — уговаривал его Руслан, — что же мы припремся — мокрые, грязные, без галстуков. Это тебе не пивнушка — искусство. Без галстука нельзя.

— Людям будет приятно, — настаивал Грач, — а галстука у меня все равно нет.

— Возьмем у отца.

— У Бивня тоже нет.

— А вот и есть.

— А вот и нет.

Пока они выясняли, есть ли, нет ли у Козлова галстука, музыка оборвалась, а вскоре погас свет в окне. Мир снова стал черным, непроницаемым, глухим, лишенным ориентиров. И повлек Руслан разочарованного в мире, а более всего в своем поводыре Грача в непроглядываемую точку пространства, где, по его предположениям, должен находиться дом Козлова. Обиженный Грач разговора не поддерживал, на вопросы не отвечал и лишь иногда ворчал с иронией, переходящей в сарказм: «Галстук, галстук… Вот тебе и галстук».

Нет занятия таинственней и тревожней, чем ловля налима холодной осенней ночью. Человек, не знакомый с этим видом рыбалки, совершенно не знает темную сторону жизни. Сидишь в кромешном мраке на охапке соломы, держишь в руках березовое удилище. Ты его не видишь. Лишь чувствуешь тяжесть в руках. На толстой короткой леске — зимняя блесна. На крючке — кусок сала для запаха. Подергиваешь слегка. Трясешься от холода. Невидимая в черноте плотина нависла сырой громадой над невидимой протокой. Все, в том числе и ты, состоит из густой, непроницаемой тьмы и запаха осенней реки. И лишь где-то в полнеба над головой тускло светит сквозь туман фонарь на мосту. Его отсветы змеятся на невидимых волнах. Плотина издает печальные резонирующие звуки пустой общественной бани: влажные всплески, шорохи, журчание, вздохи. Холод и печаль невидимых вод пронизывают тело. Река, небо, плотина, налимы у каменного дна — все сливается в одну темноту, в один космос.

Невидимые, как души утопленников, в предчувствии первого снега сидят рядом Козлов и Руслан. Два мертвеца над рекой мертвых в надежде изловить из вечного мрака черную рыбу удачи.

— «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою», — высморкавшись, мрачно процитировал Козлов.

— Ты веришь в Бога?

Человеку, на глазах которого умер город, построенный его руками, трудно сохранить веру. Но в последнее время у него появилась надежда. Эта надежда сидела рядом, невидимая и вопрошающая.

— Да хотелось бы, чтобы он был, — после долгого молчания ответил Козлов.

— Значит, не веришь?

— Нет, я не атеист. Я человек, огорченный отсутствием Бога. Никогда никому не задавай этот вопрос.

— Почему?

— Неприлично. Есть вещи, которые никого не касаются. Да и все равно ничего не узнаешь. Он есть, и его нет. Для человека, который верит, есть, а не верит — нет. Бог ни к кому в друзья не набивается.