Николай Веревочкин - Место сбора при землетрясении

— Ну, инвалид. Ну, рисует. И что? — спросил Сундукевич.

— Так она еще и слепая, — сказал Дрема.

— Как это — слепая и рисует? — удивился Сундукевич.

— Потому что выдающаяся, — пояснил Дрема.

— Знаю. Пойдет, — сухо одобрил кандидатуру Кукушечкин.

— Как она на личико? Ничего? Пойдет, — согласился Сундукевич.

В дополнительный список после жесткого отбора вошли девятнадцать женщин.

Просмотрев его, Сундукевич сказал:

— Все это замечательно. Женщины выдающиеся. Но есть у меня сомнение.

— Что такое? — насторожился Кукушечкин.

— Публика все больше безденежная.

— При чем здесь это? — удивился Дрема.

— Ну, не знаю. Может быть, и ни при чем, — ответил мудрый Сундукевич.

— Привет. Неделю не могу дозвониться. В горах был?

— В подполье.

— В каком смысле?

— В прямом. В подвале работаю. Сигнал на мобильный не доходит. Рад слышать твой грудной, волнующий голос. Как дела?

— Февраль кончается. Пора деревья обрезать. Какие у тебя планы на воскресенье?

— Уговорила. Встречаемся как обычно — на конечной в восемь.

— Давай в семь.

— И что тебе не спится? Слушай, приезжай? Поедем от меня вместе. А то просплю.

— Вот если приеду, точно проспишь.

— А может быть, я к тебе?

— Не надо.

— Почему?

— Клеопатра собралась рожать.

— Ну и пусть рожает. Ты-то при чем?

— Им нужно носики, ротики протереть фланелькой. Как это при чем?

— Вот пусть Клеопатра и протирает. Зачем вмешиваться в природу?

— Ты же знаешь, у нее язычок короткий, она даже свои соски, как следует, облизать не может.

— Ты собираешься облизывать ей соски?

— Очень остроумно.

— Послушай, тебе нужен профессиональный помощник. Я, как-никак, медицинский закончил.

— Обойдусь. Я маму позвала. Все. Пока. Кажется, начинается.

Утром сердитая, не выспавшаяся Гуля сидела на пеньке карагача, подстелив под себя «Ковчег новостей» и свесив ноги в сухой арык. Курила без удовольствия третью сигарету. На ней был лыжный комбинезон и горные ботинки. Большая, теплая дуреха с вечно мокрыми глазами. Она сурово посмотрела на Дрему из-под капюшона зареванными очами и бросила окурок в арык:

— Спишь долго.

Поднялась и поцеловала его, дохнув табаком.

— Трамвай в пробке застрял, — соврал Дрема.

— Пешком нужно ходить, чтобы не опаздывать. Три маршрутки пропустила. Думала — не дождусь.

— Ощенилась Клеопатра?

— Родила.

— Сколько?

— Шесть.

— Кому раздавать будешь?

— На двух мальчиков желающие есть. Тебе не нужно девочку?

— Спасибо. Мне с Олигархом горя хватает. Каждый год у тебя эти заботы. Поберегла бы ее от романтических свиданий.

— Почему это я должна лишать ее материнского счастья?

— Один год обошлась бы без материнского счастья.

— Много ты в этом понимаешь.

Подъехала маршрутка. Они вошли первыми и заняли самые плохие места на заднем сиденье. Поставили рюкзачки на колени. Она раскрыла слегка помятую газету. Он — самоучитель испанского языка.

— Кстати, на самом опасном месте сидишь, — сказал Дрема.

— Хочешь сесть у окна?

— Да ладно, сиди. Что мне зря жизнью рисковать.

Маршрутка, как бревно на лесосплаве, медленно плыла в автомобильном заторе.

— Останови, бабушка бежит, — крикнула Гуля водителю.

Через бульвар бежала женщина в солдатском бушлате. Старый абалаковский рюкзак мотался и подпрыгивал за спиной. По фигуре — старуха. Но бежала легко и невероятно быстро для своего возраста.

— Спасибо, родной, — поблагодарила она водителя.

Даже не запыхалась. Розовая, свежая, как осеннее яблоко, счастливая, поздоровавшись с Гульнарой, она села рядом с Дремой, пристроила под ноги рюкзак и, покопавшись в нем, достала карманную библию.

Читала без очков.

Нонпарель. Раньше Минздрав запрещал использовать такой мелкий шрифт в газетах. Дрема, заглянув в столбцы, не разобрал ни слова.

Надо бы зрение проверить.

Хотя в его возрасте уже неприлично иметь стопроцентное зрение.

— Как вы это все разбираете? — удивился он.

— Слово божье, — по-своему истолковала его изумление спортивная старушка. — Здесь все есть. Я, кроме этого, ничего больше не читаю. И телевизор не смотрю. Сгорел он у меня, слава богу.

— Шрифт уж больно мелкий, — пояснил свой вопрос Дрема.

— У меня очень неважное зрение было, — обрадовалась собеседнику глазастая пассажирка. — Один глаз — минус три, другой — минус три с половиной. На левом глазу катаракта намечалась. К операции готовилась. В глаза алоэ с медом капала. А как-то открыла Книгу — читаю, читаю и вдруг замечаю, что читаю без очков. Удивительно. Я после того случая ничего, кроме Книги, не читаю. Вечером нитку в иголку вставляю. Удивительно…