Андрей Глухов: Квадратное колесо Фортуны

— Часов через пять приходи, — и тётка закрылась в своём скворечнике.

Вечером она вернула мне листочек. Поперёк Витькиных данных жирно чернел чёрный штамп: «В АДРЕСНОМ СТОЛЕ МОСКВЫ НЕ ЗНАЧИТСЯ». Я скомкал листок и бросил в урну, но осенний ветер подхватил его и погнал по улице, унося из моей жизни Витьку Салтанкина..

Очень скоро этот же ветер подхватил и понёс меня, крутя и бросая из стороны в сторону.

Неожиданно позвонил Гриша Майрановский, однокашник и институтский приятель, распределившийся в другой институт.

— Загниваешь?

— Загниваю, — признался я, — сил уже больше нет.

— Это хорошо, это просто здорово, — обрадовался Гриша, — приезжай ко мне завтра после обеда, интереснейшее предложение есть.

Я приехал. Гришка поволок меня по бесконечным коридорам и впихнул в кабинет. Из-за стола поднялся парень, года на три старше меня, и протянул руку: Костя.

Я слышал о нём: теоретик, он только что закончил аспирантуру и защитил диссертацию, произведя маленькую революцию в микроэлектронике. Сейчас ему дали лабораторию и он подбирал руководителей направлений. Одним он выбрал Гришку, которого знал много лет, а другого ему порекомендовал Майрановский.

— Мне нужны молодые, но с опытом, толковые ребята, умеющие работать и головой, и руками.

Мы беседовали уже часа два, когда Костя подвёл итог:

— Ты меня устраиваешь. Если я устраиваю тебя, то начинаем работать. Думай.

— Думать нечего — руки уже чешутся, но я же распределенец, мне ещё больше года ишачить.

— Значит, согласен? — обрадовался Костя, — Всё остальное решаемо, через несколько дней перейдёшь переводом.

Последний раз я пришел в каморку, намереваясь собрать вещи. Под дверью уже прыгал Николаевский, отхвативший комнатку под личный кабинет.

— А что мне, собственно, отсюда забирать? Николаевский, заходи, — крикнул я, — дарю всё, пользуйся и не благодари.

Я уходил в новую жизнь налегке, без сожалений и воспоминаний, не обременённый ни долгами, ни обязательствами.

Работа на новом месте продвигалась споро. Я быстро наладил систему тончайших измерений, внёс несколько толковых предложений по постановке эксперимента и получил интересные результаты, опубликовал пару статей и сделал доклад на научной конференции. Ясно наметились контуры кандидатской диссертации. Очередная весенняя влюблённость неожиданно закончилась осенней свадьбой. В двадцать семь я защитился и привёз из роддома сына, в тридцать отвёл его за ручку в детский сад, а в тридцать четыре в школу. Я заведовал лабораторией, читал лекции студентам, писал монографию и думал о докторской диссертации. Дни летели за днями, сливаясь в, мало отличимые друг от друга, месяцы и годы. Совершенно внезапно наступили какие-то странные времена. Сначала по еврейской квоте уехал в Германию Гришка Майрановский, и Костя слил две наши лаборатории в отдел. Потом он сам уехал профессорствовать в Гарварде, поставив меня на своё место. В стране вдруг кончились деньги, и выполненные договора оплачивались нам то трубами, то постельным бельём. Я крутился как белка в колесе, пытаясь сохранить остатки научного коллектива, заключал какие-то фантастические договоры, за которые нам забывали заплатить, торговал бельём и трубами и организовывал какие-то ООО… Лихие «ветры перемен» несли меня, крутили, вздымали ввысь и с размаху бросали на землю. Я ощущал себя велосипедистом, несущимся без тормозов вниз по крутому каменистому склону, когда единственной возможностью остановиться остаётся только упасть, рискуя свернуть себе шею. Монографию никто не хотел печатать, а защищать докторскую не было времени. Выживание стало и целью и смыслом жизни.

Однажды, когда верёвка была уже готова и её оставалось только намылить, распахнулась дверь и на пороге возник ангел хранитель в роскошном костюме, с холёной бородкой и полированными ногтями.

— Загниваешь? — весело спросил Гришка и достал из кейса бутылку французского коньяка.

Немецким герр Майрановски владел в совершенстве и теперь занимал крупный пост в известнейшем германском электронном концерне. От лица этого монстра Гришка сделал мне фантастическое предложение. Мы заключили договор и наконец-то занялись делом. Не прошло и полугода, как на нас вышла корейская электронная фирма, а вслед за ней и Костя пробил для нас крупный американский грант. Столь неожиданно пролившийся золотой дождь не вскружил мою голову, и мне достало ума не утопить деньги в прорве финансовых пирамид, а закупить современное оборудование, так что из дефолта мы вышли почти без потерь, но вполне современной лабораторией европейского уровня. Я защитил докторскую, издал монографию и стал замом директора института по науке, сохранив за собой и лабораторию. Теперь я без конца где-то заседал, проводил какие-то переговоры, членствовал и председательствовал в каких-то комиссиях и учёных советах, заведовал кафедрой и читал лекции. Наука отошла на пятый план, и только в сновидениях я ещё проводил бесконечные эксперименты. Покоя не было ни на работе, ни дома. Жена, ставшая «ягодкой опять», изводила капризами и вечной нехваткой денег, балбес сын, разрывавшийся между институтом и какой-то рок-группой, где он на барабане подстукивал идиотским текстам, считая их гениальными, доставлял сплошные неприятности, которые постоянно приходилось улаживать. Я чувствовал смертельную усталость и с радостью принял приглашение сделать доклад на конференции в крупном сибирском научном центре. Желание отдохнуть было столь велико, что я вылетел на конференцию за два дня до её начала. Всё произошло так, как и должно было произойти: мы чудом сели на каком-то промежуточном аэродроме и полтора дня ждали, когда за нами пришлют новый самолёт. В гостиницу научного городка, где и должна была проходить конференция, я попал только ночью, за семь часов до начала пленарного заседания. Сонная женщина, представитель оргкомитета, протянула мне регистрационную карточку, которую я машинально заполнил. Женщина бегло просмотрела её, заулыбалась счастливой улыбкой, выдала мне ключ от номера, папку с материалами конференции и стремительно убежала, пожелав спокойной ночи. Я с трудом поднялся в номер. Кружилась голова, звенело в ушах и сердце тяжело ухало в грудине. Сил хватило только на то, чтобы раздеться и повалиться на кровать.