Андрей Глухов - Квадратное колесо Фортуны

Как бы ни были лестны отзывы критиков на какое-либо произведение, я немедленно откладываю книгу в сторону, если она начинается словами «Эта история произошла тогда-то». Я твёрдо убеждён, что история, в любом смысле этого слова, не может начинаться и кончаться по воле автора. Так же твёрдо уверен я и в том, что житейские истории не происходят сами по себе, а являются лишь отголосками или, если угодно, эхом предыдущих событий, которые не всегда попадают в поле зрения человека, берущего на себя смелость описывать их.

История, которую я хочу рассказать, началась задолго до рождения моих героев и закончится только вместе с моим уходом.

А началом моего повествования может служить пятница тринадцатого января тысяча девятьсот семьдесят седьмого года, когда в шестнадцать ноль-ноль трижды прокричал петух.

За стенкой трижды прокричал петух.

Витька встал, потянулся так, что хрустнули суставы, и изрёк:

— Всё это хорошо, но я ежедневно стою перед выбором: кому из вас свернуть шею?

— Мне бесполезно, — буркнул я, — он всё равно прокукарекает.

Полтора года назад я проходил преддипломную практику именно в этой «петушиной» комнате. После выключения установке требовался час для охлаждения насосов, и я, ради шутки, своими руками собрал микросхему, трижды кричавшую петухом ровно в четыре часа для тех, кто мечтал уйти вовремя.

Витька пошел за водой для чая, а я снова нырнул в свои мрачные мысли.

— Малыш, глянь сюда, — позвал Витька.

Я оторвал взгляд от схемы, на которую бессмысленно пялился последние полчаса, и посмотрел через стол на Витьку. С его места на меня недоброжелательно глядела моя собственная уныло-мрачная физиономия.

— Налюбовался? А теперь ответь трудовым массам: за что сорок часов в неделю они должны созерцать твою унылую рожу?

— Всё за грехи, сынок, всё за грехи, — вяло парировал я.

Витька повесил зеркало на место и стал заваривать чай. Через минуту он поставил передо мной чашку, и мятный дух защекотал ноздри.

— И он поднёс ему цикуту, — мрачно пошутил я.

За год, прошедший после распределения, мы сдружились и по меткому Витькиному определению, «испытывали взаимную симпатию…. На прочность».

— Пить цикуту, Малыш, удел мудрецов, а ты не мудр, к сожалению. Поэтому хлебай чай и рассказывай, что у тебя стряслось на этот раз. Впрочем, я и так догадываюсь — ты получил очередной отлуп из очередного журнала.

Я молча кивнул и протянул ему письмо из редакции, ставящее крест на моей писательской судьбе.

— «Уважаемый Автор!» — Витька отвесил мне глубокий поклон, — «К сожалению, опубликовать Ваши рассказы не представляется возможным, т. к. они не смогли преодолеть творческий конкурс среди присылаемых в Журнал произведений». Ну и что тебя так расстроило? — Витька уверенно входил в роль «мудрого утешителя», — Разве тебе сказали, что твои рассказы бездарны и тебе лучше завязать с писательством? Нет! Творческий конкурс они не прошли, твор-че-ский!

— Прекрати меня утешать! — рявкнул я, — Тоже мне Великий Утешитель нашелся.

Витька обиженно засопел и захрустел сухарём.

— А знаешь, старичок, — вдруг заговорил он нормальным тоном, — права эта тетка из редакции. Посмотри на свои творения беспристрастно: откуда ты черпаешь сюжеты? Из головы. А что у тебя в голове? Отголоски ранее прочитанного. Что нового ты можешь сообщить читателю?

— Ничего, — уныло констатировал я, — абсолютно всё давным-давно написано.

— Правильно, Малыш! Смотри сюда, — теперь Витька играл роль «мудрого наставника», — тебе двадцать четыре года, а со сколькими людьми ты за свою жизнь близко общался, а?

— Кто ж их считал? — вяло отбивал я его внезапный натиск.

— А я тебе сейчас сосчитаю. — Витька оторвал край газеты и достал ручку, — Вот круг, — это весь твой жизненный опыт, — (теперь он играет в научного руководителя, механически отметил я), — школа: 25 человек в классе + 10 учителей + 10 дворовых приятелей + 15 дополнительных знакомств. Всего 60 человек. — Витька выделил в круге сектор и аккуратно вписал в него число, — Теперь институт. Тут у тебя дела ещё хуже: преподавателей исключаю, это не школьные учителя, которые носятся с каждым. Остаются 15 однокашников + ещё человек 25, включая трёх-четырёх твоих девиц. Выходит человек сорок. Запишем и их. — Витька победно посмотрел на меня и важно подытожил, — Итого, весь твой писательский мирок ограничен сотней человек! И это, Малыш, по максимуму. Тут ни сюжетов, ни характеров не настрижёшь.