Андрей Глухов: Квадратное колесо Фортуны

Дорога изобиловала то пологими стометровыми спусками, то такими же подъёмами. На спусках Витька толкал саночки, и они катились вниз, удерживаясь в правой колее. По левой скатывался я и, подхватив их, втягивал на подъём. Налегке я снова скатывался к Витьке и мы шли вверх, резвясь и дурачась, как малые дети. Забравшись на очередной подъём, я сел на санки и подставил лицо солнцу. Смешанное чувство покоя и какого-то неизведанного счастья переполняло меня, и я ощущал, что идиотская блаженная улыбка прочно приклеилась к моему лицу.

— Ну вот, вижу, что и ты начинаешь проникаться, — проворчал Витька, — но простого человеческого «спасибо, Витя!» от тебя не дождёшься.

— Виктор Петрович! — с чувством произнёс я, — Если бы вдруг, по каким-то причинам мне прямо сейчас пришлось бы отправиться восвояси, то всё равно моя благодарность вам была бы бесконечной и не выразимой этими банальными словами «спасибо, Витя». Но поскольку мне предстоит ещё полтора дня купаться в этой лепоте, то я ваш должник до конца дней своих!

— Аминь! — подытожил Витька, — А между тем они пришли, и им осталось сто грамм арбата.

Дорога резко повернула вправо, унося колеи странной машины, Витька слева обозначил пешнёй габариты узкого мостика через кювет и уверенно шагнул в лес.

Шагов через восемьдесят лес распался надвое и мы оказались на небольшой поляне, огороженной жердями, привязанными прямо к живым деревьям. Тропинка повернула направо и упёрлась в странное сооружение на четырёх колёсах. Кабина трофейного «Опеля», посаженная на шасси от уазика, в сочетании с колёсами неизвестного происхождения производили неизгладимое впечатление.

— Не бегунок, но редкий проходимец, — Витька ласково погладил капот. — Зимой, осенью и весной по этой дороге ездят только трактора и этот малютка. — Витька посмотрел на небо и с тоской произнес:

— Какой день пропал.

— Зачем так мрачно? Ты уже здесь, — попытался утешить я.

— Малыш, — Витька был искренне расстроен, — если бы не мотыль, я уже в восемь был бы на льду и долбил бы лунки. А сейчас почти час, темнеет в четыре, вот тебе и весь день псу в подхвостье. Ладно, — сам себя успокоил Витька, — не последний день живём, завтра доберу своё.

Тропинка снова свернула, и нам открылся маленький деревянный домик с дымящей трубой и большая поленица, делившая двор на две неравные части. Огромный сугроб занимал почти всю меньшую территорию. Витька подошел прямо к сугробу, открыл сундучок, достал две бутылки водки и сунул их в снег. Он по-хозяйски стащил с меня рюкзак, достал мою бутылку, сунул рядом со своими и начал перекладывать в него содержимое сундучка, оставив только снасти, термос и небольшой пакет. Завершив с серьёзным видом это важное дело, Витька вместе с рюкзаком нырнул внутрь сугроба. Только сейчас я понял, что это действительно блиндаж. Витька вынырнул через минуту уже без рюкзака, снова раскрыл сундучок и вытащил из пакета завёрнутый в кальку бутерброд.

— Ну, я помчался на лёд. Держи, — сунул он мне свёрток, — гуляй. Надеюсь, что зайцы тебя не съедят и у тебя, Малыш, хватит ума не заблудиться.

Витька помчался под гору, а я пошел по гребню, осматривая окрестности. Прямо подо мной расстилалось замёрзшее водохранилище. Далеко слева множество застывших чёрных точек обозначали место «сидения друг у друга на головах», здесь же было совершенно пусто, и я сразу увидел двух человек, застывших над лунками, и спешащего за своей рыбацкой удачей абсолютно счастливого Витьку. Метров через сто обнаружилась лесная дорога, и я пошел по ней, вдыхая чистый сухой воздух и впитывая тепло солнечных лучей. Свежий снег сиял и искрился, на нём, как на накрахмаленной скатерти, синели строчки птичьих следов. Параллельно мне, словно провожая, с ветки на ветку пробежала серая белка. Я остановился, чтобы полюбоваться её стремительным бегом, но, решив идти дальше, снова замер в сентиментальном умилении — метрах в двадцати на дороге сидел здоровенный серый заяц и внимательно слушал лес, подергивая ушами и шевеля розовым носом. Он посмотрел на меня своими раскосыми глазёнками и, словно приглашая играть в догонялки, пустился бежать прочь, не сворачивая с дороги. Я побежал за ним и бежал долго, хотя зайца давно и след простыл. Крупные, то ли собачьи, то ли волчьи следы пересекли дорогу.

— Мы с тобой одной крови, Акела! — на всякий случай прокричал я.

Дорога пошла под уклон. Длинный, километра на два, тягун лежал под моими лыжами, приглашая прокатиться с ветерком, и я не отказался от этого приглашения. Встав в стойку (колени согнуты, спина параллельна лыжам, палки под мышками) и ощутив себя заправским горнолыжником, я помчался вниз, стремительно набирая скорость. Всё закончилось довольно быстро — я обнаружил себя в снегу с обломком правой лыжи на ноге и согнутой палкой под собой. Вторая лыжа была цела, но вся передняя часть крепления стояла торчком, вырванная из дерева. Бросив обе лыжи на месте крушения и разогнув палку, я поплелся вверх по склону, проклиная собственное безрассудство, злой рок и зайца, заманившего меня в ловушку.