Джеймс Олдридж - Горы и оружие

Но Кэспиан не был похож ни на тех, ни на других.

— Вы все такой же, — сказал Кэспиан, вскинув глаза на Мак-Грегора, и тут же отвел взгляд, заскользил им беспредметно, точно не существовало ничего вокруг, на чем стоило бы задержаться надолго.

— Как поживаете? — сказал Мак-Грегор.

Он помнил довоенного Кэспиана — высокого, худого, насквозь скептического молодого человека с острым носом и насмешливой, колючей, вызывающей повадкой. В Иран Кэспиан приехал в качестве американского учителя на мизерный оклад, что казалось нелепостью, поскольку он был блестящий лингвист, говорил и писал по-персидски, арабски, турецки, знал также большинство европейских языков. После войны Мак-Грегор видел его раза два — Кэспиан преподавал в Тегеранском университете и, чувствовалось, лелеял застарелую обиду на мир, в котором пропадал почти без пользы его интеллект. Профессора и преподаватели, его коллеги, относились к нему столь же насмешливо, как и он к ним, и Мак-Грегору бывало жаль его, хотя и примешивалось сюда чувство, что Кэспиану пальца в рот не клади.

Теперь же это был полнотелый человек в просторном светлом американском костюме, толстощекий, мягкогубый и брюзгливо-добродушно ничему не верящий. Его взгляд блуждал по всему вокруг, ощупывая и отбрасывая безучастно и небрежно. Справясь о Кэти, он слушал Мак-Грегора рассеянно, поерзывая в кресле. Как всегда, Кэспиана не слишком занимали ответы и заданные им вопросы.

— Усаживайтесь, — пригласил он и велел официанту убрать «хламье». Тот стал собирать письма и бумаги, а Кэспиан пояснил Мак-Грегору: — Это чтобы показать туземцам, что нам нечего от них утаивать.

— А и вы не изменились, — сказал Мак-Грегор. — Раздобрели только.

— Раньше я не пил, — Кэспиан метнул быстрый взгляд на Мак-Грегора, как бы без слов угадывая все испытания, промахи, беды и тяготы его жизни. — Вам лет пятьдесят уже, не так ли? — спросил он.

— Пятьдесят два.

— Следовало бы издать закон, что доживший до пятидесяти человек освобождается от всех обуз — и катись куда желаешь.

— Хорошо, если у вас детей нет, — сказал Мак-Грегор.

— На этот грозный риск я не пошел, — сумрачно проговорил Кэспиан. Глубоко перевел дух, как бы отгоняя уныние. — Давайте-ка расправимся с едой, а затем уж и со всеми нерешенными проблемами Курдистана. Бифштекс хотите?

— Хочу.

— О'кей. Мишель! — кивнул Кэспиан официанту, как если бы дальнейших уточнений знающему дело Мишелю не требовалось.

Наклоняясь вперед и скользнув по Мак-Грегору беглым взглядом, Кэспиан спросил:

— Для чего вам было связываться с курдами? Знаете ведь, какой у них свирепый сквознячище в головах. Только и способны что рвать друг другу глотки, как свора псов.

— А вы сами для чего связались? — ответил Мак-Грегор вопросом.

— Я — отнюдь, — возразил Кэспиан. — Я к курдам равнодушен.

— Я полагал, что вы американский эксперт по курдам. Так я слышал.

— Я состою экспертом по всем тамошним — по персам, туркам, арабам, азербайджанцам, армянам, курдам, несторианам, ливанцам и так далее и тому подобное.

— То есть состоите при ЦРУ.

Эти слова вывели Кэспиана из ерзающе-равнодушного состояния.

— Ну зачем вы так? — сказал он непритворно огорченным тоном.

— Мне говорили…

— Ерунду вам говорили. Ради аллаха, не ассоциируйте меня с этими резвунчиками-мясниками, прошу вас!

— Виноват… — произнес Мак-Грегор.

— А сами-то вы чем, однако, занимались — турецкую армию уничтожали? Черт возьми, я бы не прочь поглядеть.

— Не на что было там глядеть, — сказал Мак-Грегор. — И давайте оставим эту тему.

— Но почему же? — сказал Кэспиан. — Не худо и туркам расквасить разок носы, — прорычал он. И на безупречном сулейманско-курманджийском диалекте процитировал курдскую поговорку, гласящую, что разрубленное дерево идет на стройку дома, а человек разрубленный — ни на что не годная падаль, которую только зарыть. — Так стоит ли расстраиваться?

— Разумеется, не стоит, — подтвердил Мак-Грегор, сознавая, что Кэспиан ищет способ поскорей добраться сквозь его тонкую кожу до чувствительной струны.

— Мать у вас была персиянка, не так ли? — спросил Кэспиан.

— Нет. Англичанка.

Кэспиан будто не слышал.

— Я ее что-то не помню, — продолжал он.

— Она умерла, когда мне было четырнадцать.

— Отца вашего я помню. Вы в него — такой же голубоглазый сумасброд.

Появились бифштексы, и Кэспиан принялся за еду и одновременно за виски, словно забыв о Мак-Грегоре.