Харри Мулиш - Зигфрид

Мы сидели в верхней одежде в темном Бетховенском зале, где все места были заняты и единственным освещением служили подсвеченные пюпитры музыкантов, и слушали музыку, зная, что с каждой минутой приближается Божья кара. Мне показалось даже, что эта мрачная ситуация развлекала Шпеера; на протяжении всего концерта с его губ не сходила самодовольная улыбка. После окончания солдаты гитлерюгенда бесплатно раздавали у выхода капсулы с цианистым калием.

Долго лежала в постели без сна и думала о Зигги.

18. IV.45

Нервы у всех, кто находится в подземелье, сейчас напряжены до предела, все время входят и выходят впавшие в отчаяние генералы, потерявшие свои армии, к ним возвращается присутствие духа, только когда фюрер обещает им новые, которых, разумеется, вообще не существует, сам он желает говорить лишь о еде, о своих болезнях и о том, как ужасен мир, в котором все, за исключением Блонди и меня, его предали. Я не имею понятия, что происходит на самом деле, и, честно говоря, мне это все равно; но мне ужасно скучно, хуже, чем в том санатории. Чтобы хоть как-то убить время, я веду эти заметки, пишу о том, что пережила в последние месяцы, заношу на бумагу все, что я знаю. Никто этого никогда не прочтет, ведь конечно же я вовремя все уничтожу. Даже представить себе страшно, что было бы, если бы мой дневник попал в руки к русским.

Сентябрьским днем, когда я простилась в Бергхофе с Зигги, меня не отвезли в Зальцбург, чтобы лететь к фюреру в Вольфшанце, нет, мы поехали совсем в другую сторону. Когда я спросила у гестаповца, сидевшего рядом с шофером, что все это значит, ответа я не получила и сразу же поняла, что затевается что-то недоброе. В Бад-Тольцеменя препроводили в учреждение за высокой оградой типа санатория. Я поняла, что должна как-то взять себя в руки и не выкрикивать истерически, что я подруга фюрера и мать его ребенка, потому что иначе все только утвердятся в мысли, что я сумасшедшая. Собачек мне разрешили держать при себе, очевидно, персоналу все же было известно, что я не обычная пациентка. Я конечно же сразу высказала желание позвонить по телефону Ади, но звонить мне не разрешили.

В целях моей безопасности в учреждении остался и тот служащий гестапо, но ему, видимо, приказали не говорить со мной ни слова. Он выводил на прогулку Штази и Негуса, так как мне не велели покидать мою комнату. Персонал — сама любезность, еда хорошая, но что все это значит, мне не объясняли. И хотя я знала, что Зигги в надежных руках у Юлии и Ульриха, я все равно о нем беспокоилась. Весь месяц моего заключения прошел словно во сне. Я либо листала старые модные журналы, либо слушала радио, одно трагическое сообщение за другим. Уже через несколько дней я перестала интересоваться, в чем я провинилась; сколько я ни думала, но в качестве объяснения я не могла придумать ничего, кроме того, что теперь мне приходится расплачиваться за то, что когда-то угодила в мрачный бастион абсолютной власти.

Но вот однажды меня позвали к телефону в кабинет директора и оставили там одну. Первым на противоположном конце заговорил Борман, затем я услышала голос шефа:

— Малышка! Произошло недоразумение! Сегодня же днем тебя заберут и доставят в Бергхоф. Но подготовься к ужасной вести. Случилось несчастье. Зигги мертв.

Мне показалось, что взошло солнце и сразу вслед за тем опустилась ночь. Теперь задним числом я припоминаю, что на несколько секунд я даже потеряла сознание. Я хотела что-то пролепетать, но он перебил меня:

— Ни о чем не расспрашивай. Я считаю, что это ужасно, но в последнее время происходит столько ужасных вещей, и сколько их еще случится! Мир — это долина слез. И смотри не вздумай вести себя в Бергхофе как мать, потерявшая ребенка.

Да, долина слез… но плакать я не могла. Приехав в Бергхоф, я узнала про несчастный случай, якобы случившийся на стрельбище, в это я не поверила ни на секунду; тут таилось нечто иное, ведь не случайно же меня заперли? И этот паинька Ульрих Фальк, как он мог такое совершить? Может быть, ему за это заплатили? И Юлия согласилась? Это просто не укладывалось в голове! Спросить у них самих я не могла, тем временем их уже перевели, мажордом Миттельштрассер клялся, что он не знает куда. В тот же день я попросила его показать мне могилу Зигги, но, когда мы очутились на кладбище Берхтесгадена, у него от удивления открылся рот. Указывая на землю у нас под ногами, он сказал: «Она была здесь, фрейлейн Браун, в точности на этом месте, я это как сейчас помню. Тут должны были еще поставить памятник». Может быть, он притворялся? Была ли могила? Может быть, Зигги до сих пор жив и сейчас находится у Ульриха с Юлией? Но нет, я видела, что удивление служащего непритворно. Мы отправились к заведующему кладбищем, но и в его картотеке не нашлось формуляра на Зигфрида Фалька. Я замолчала. Разумеется, они откопали его тело и сожгли. Так, словно его никогда и не было.