Харри Мулиш - Расплата

Давным-давно, во времена второй мировой войны, жил на окраине Харлема со своими родителями и братом мальчик по имени Антон Стейнвейк. Вдоль набережной, которая, все более удаляясь от реки, становилась наконец обычной улицей, стояли невдалеке друг от друга четыре дома. Окруженные палисадниками, украшенные балкончиками, эркерами [1] Эркер (фонарь) — окно, обычно из трех секций, представляющее собою выступ на фасаде. — Здесь и далее прим. перев. и остроконечными кровлями, они походили на небольшие виллы; в верхних комнатах из-за наклонных крыш стены были скошены. Выглядели дома довольно запущенными — их перестали подновлять еще до войны, — зато каждый, в память о беззаботных днях, носил вычурное мещанское имя:

Дом Удачливых Беспечное Поместье

Сюрприз Надежный Приют

Антон жил во втором доме слева — в том, что с тростниковой крышей. Родители сняли дом незадолго до войны, и уже тогда он носил именно это имя; отец скорее назвал бы его «Eleutheria» [2] Свобода ( греч. ). , или вроде того, и написал бы название греческими буквами. Тогда, до катастрофы, Антон понимал слово «Беспечное» не как определение места, где ни о чем не пекутся, а как указание на то, что в доме не должно быть печки (так же, как слово «необычный» означало для него что-то, стоящее вне обычаев, а не явление или существо по-настоящему необыкновенное).

В «Доме Удачливых» жили Бёмеры — бывший поверенный, получавший пенсию по болезни, с женой. Если Антон забегал к ним, то получал чашку чаю с печеньем (это называлось: «чай с курабье») — по крайней мере пока существовали чай и печенье и задолго до начала той истории, о которой пойдет речь. Бывало, г-н Бёмер читал ему вслух главу из «Трех мушкетеров». Г-н Кортевег, сосед из «Сюрприза», был штурманом дальнего плавания, из-за войны потерявшим работу. После смерти жены к нему переехала дочь Карин, медсестра. И к ним Антон иногда ходил: через дырку в живой изгороди позади дома. Карин была добра к нему, но отец ее не обращал на мальчика никакого внимания. Семьи, жившие на набережной, мало общались друг с другом, но супруги Аартс, поселившиеся с начала войны в «Надежном Приюте», выделялись даже среди них своей замкнутостью. Говорили, что он работает в страховой компании, но это были только слухи.

Когда-то с этих домов должно было начаться строительство нового района, но дело так дальше и не двинулось. Поэтому дома окружал с трех сторон заросший сорняками и кустарником пустырь, на котором успели вырасти большие деревья. Антон любил бродить по этому пустырю, а жившие неподалеку дети охотно играли там. Случалось, вечером, когда темнело, мать забывала позвать его домой, и тогда благоуханная тишина, рождавшаяся в воздухе, наполняла его ожиданием чего-то неведомого, что должно произойти, когда он станет взрослым. Неподвижная земля и листья. Два воробья прыгают вокруг, чирикая. Вот бы вся жизнь была такой, как в те вечера, когда о нем забывали, — таинственной и бесконечной.

Брусчатка на дороге перед домами была положена «в елочку». Дорога, не окаймленная тротуаром, переходила в поросший травою откос, полого спускавшийся к воде, так что здесь удобно было лежать. На другой стороне широкого канала — только чуть заметные изгибы напоминали о том, что когда-то он был рекою, — стояли домишки батраков и небольшие фермы. За ними до самого горизонта простирались пастбища, а еще дальше был Амстердам. До войны, рассказывал отец, видно было, как светится по вечерам небо над городом. Антон ездил в Амстердам всего несколько раз: в зоопарк «Артис», в Государственный музей и к дяде, у которого однажды ночевал. Справа у излучины реки стояла мельница, которая никогда не крутилась.

Он лежал там, задумчиво глядя вдаль. Иногда приходилось поджимать ноги: когда по тропе вдоль воды проходил человек, словно бы явившийся из далекого прошлого. Согнувшись над метровым шестом, прикрепленным к форштевню баржи, он медленно толкал ее вперед. А у руля чаще всего стояла женщина в фартуке, с волосами, убранными в пучок, и на палубе играл ребенок. Бывало, что шест использовался по-другому: сперва человек шел по палубе баржи от кормы к носу, таща опущенный в воду шест за собою; затем, встав на баке, он наискось втыкал шест в дно, крепко хватался за него и, как бы идя задом, ногами толкал лодку вперед. Этот способ больше всего нравился Антону: получалось, что человек пятится назад ради того, чтобы лодка шла вперед, и — одновременно — не двигается с места. Что-то странное чудилось ему в происходящем, но он ни с кем этого не обсуждал. Это был его секрет. Лишь позднее, рассказывая об этом своим детям, он осознал, в какое время жил. Теперь такую сценку можно увидеть разве что в фильмах об Африке или Азии.