Харри Мулиш - Расплата

— Поди, сядь со мной рядом, — сказал Стейнвейк Петеру, беря тетрадь. Он начал с выражением читать греческий перевод сына: — «Также и реки, от весенних дождей полноводны, вниз устремившие с гор дикую массу воды, происходящей из переполненных снегом истоков, смешаны в бурный поток, низвергаются в пропасть долины — и далеко в горах слышат их рев пастухи: так разносился гром и сражавшихся воинов крики…» [4] «Словно когда две реки наводненные, с гор низвергаясь, Обе в долину единую бурные воды сливают, Обе из шумных истоков бросаясь в пучинную пропасть; Шум их далеко пастырь с утеса нагорного слышит, — Так от сразившихся воинств и гром разлиялся, и ужас». Гомер, «Илиада» (перевод Н. Гнедича), Песнь 4-я, ст. 452–456. Как это прекрасно, — сказал Стейнвейк, откидываясь на спинку стула и снимая очки.

— Чрезвычайно, — отозвался Петер. — Особенно если полтора часа провозишься с одним дерьмовым предложением.

— На такой текст и день потратить не жалко. Смотри, как он обращается к природе — только косвенно, в сравнении. Ты заметил, что запоминаются не дерущиеся солдаты, а картины природы, именно они остаются в памяти. Поле битвы исчезает, а реки остаются, ты все еще можешь их слышать, и тогда ты — пастух. Как будто он хочет сказать, что все сущее есть сопоставление с какой-то другой историей и что его рассказ нужен, только чтобы разобраться в этой другой истории.

— Тогда — это история о войне, — сказал Петер.

Но Стейнвейк сделал вид, что не слышит его.

— Отличная работа, мальчик. Только одна маленькая ошибка: это не «реки», которые сходятся вместе, но «две реки».

— Где это написано?

— Здесь: symballeton — это пара, соединение каких-то двух вещей. Точно так же можно сказать и о двух армиях. Эта форма встречается только у Гомера. Подумай над словом «символ», которое происходит от symballo: «свести вместе», «встретиться». Знаешь ли ты, что они называли symbolon ?

— Нет, — сказал Петер тоном, в котором ясно слышалось: не знаю и знать не хочу.

— Что, пап? — подал голос Антон.

— Это был камень, который разламывали пополам. Представь себе, что я остановился у кого-то в другом городе и спрашиваю своего хозяина, сможешь ли ты у него тоже когда-нибудь остановиться. Как он узнает, что ты и в самом деле мой сын? Для этого мы разламываем камень — symbolon. Он берет одну половинку, а я дома даю тебе другую. Если ты туда придешь, половинки в точности подойдут друг к другу.

— Здорово! — сказал Антон. — Я тоже так когда-нибудь сделаю.

Петер со стоном отвернулся.

— Господи, ну почему я должен все это знать?

— Господь тут ни при чем, — сказал Стейнвейк, глядя на него поверх очков, — а знать это надо, чтобы быть образованным. Вот увидишь, какое удовольствие ты сможешь получать от этого в будущем.

Петер закрыл свои книги, сложил их стопкой и сказал чудным голосом:

— Смотри, приятель, на людей — нет развлеченья веселей…

— Что это значит, Петер? — спросила мать. Языком она поправила выскочившую из дупла гвоздичку.

— Ничего.

— Именно этого я боюсь, — сказал Стейнвейк. — «Sunt pueri pueri pueri puerilia tractant» [5] Если дети — это дети, то дети и ведут себя по-детски ( лат. ). .

Свитер исчез, и г-жа Стейнвейк положила клубок шерсти в корзинку.

— Давайте сыграем перед сном.

— А разве пора спать? — спросил Петер.

— Нужно экономить карбид. У нас его осталось всего на несколько дней.

Г-жа Стейнвейк достала из ящика комода коробку с «НЕ СЕРДИСЬ, ДРУЖОК!», отодвинула лампу в сторону и развернула игровое поле.

— Я хочу зеленую фишку, — сказал Антон.

Петер посмотрел на него и постучал себя пальцем по лбу:

— Выиграть надеешься?

— Да.

— Ну, это мы еще поглядим.

Стейнвейк положил открытую книгу рядом с собой, и некоторое время ничего не было слышно, кроме прерывистого стука катящейся игральной кости и торопливых шажков фишек по картону. Время приближалось к восьми — к комендантскому часу. Снаружи было тихо, как на луне.

И вдруг мертвая тишина последней военной зимы оборвалась — с улицы послышались выстрелы: один, потом два — друг за другом, почти без перерыва; через несколько секунд — еще два выстрела. Чуть позже — что-то похожее на крик и — шестой выстрел. Антон, который собирался бросать игральную кость, замер и посмотрел на мать, мать — на отца, отец — на закрытые двери в гостиную. А Петер снял колпак с карбидной лампы и поставил его на тарелку.

Лампа потухла, и они очутились в темноте. Петер встал, грохоча башмаками, подошел к раздвижным дверям, открыл их, прошел в гостиную и глянул в щель между шторами. Из гостиной потянуло спертым, холодным воздухом.