Зигфрид Ленц - Живой пример

Не спешите, не спешите: не могут же они все разом очутиться здесь. Не могут же они будто случайно прибыть на один и тот же затянутый ноябрьским туманом вокзал или внезапно, словно посылки, доставленные почтальоном, оказаться в сумрачном, запертом в клетку строительных лесов отеле. Нельзя же, избавив их от усилий, необходимых для сближения, взять и просто втолкнуть в увешанный оружием конференц-зал и затем показывать, как вершат они свое нелегкое дело — в городе, который сам вершит суд и расправу над каждым, кто в него попал. И нельзя, никак нельзя изобразить их, коль скоро они попали в гравитационное поле Гамбурга, наглухо отгороженными от всех и вся, словно бы в городе пребывают одни они со своим конкретным заданием, ибо того, кто в этот город приезжает с поручениями, планами, с намерением участвовать в том или ином совещании, невольно оценивают, сопоставляют и сравнивают — стало быть, и его тоже, и Валентина Пундта, крупного чопорного человека с гладко зачесанными волосами, который поднимается по эскалатору в зал ожидания Главного вокзала.

Признаемся сразу: тот, кто, помедлив, остановился в слабо освещенном зале и сейчас по ошибке двинется к совсем другому выходу — в одной руке кожаный чемодан, в другой — тяжелый, весь в пятнах портфель, — это и есть Валентин Пундт, некогда в юности попавший на глаза Бекману [1] Макс Бекман (1884–1950) — немецкий художник, график и скульптор. — Здесь и далее примечания переводчиков. и послуживший ему моделью для картины «Северогерманский учитель», — один из трех специалистов, выполняющих поручение комиссии Министерства по делам культов и просвещения и работающих над созданием солидной хрестоматии для немецких школьников: на сей раз все трое собираются в Гамбурге, в промозглом ноябре, способном все вконец испакостить.

Валентин Пундт нерешительно, не обратив на себя чьего-либо внимания — сам же он не спускает глаз с группы усталых отупевших людей, таскающих за собой картонные коробки, точно ноющих, упирающихся детей, — двигается к выходу, но в ошибочном направлении, и по дороге узнает, чего только не предлагает приезжему город Гамбург и как тут перемешиваются самые разнообразные события. Вот, например, они, три специалиста, в благотворном уединении обсудят третий раздел новой хрестоматии для немецких школьников, а гамбургский порт отметит свой более чем семисотлетний юбилей; в День открытых дверей, объявленный военно-морским флотом, на линях и мачтах, как подобает, будут полоскаться на ветру флаги расцвечивания, каждому позволено будет подняться на пункт управления огнем и дать залп по холодильникам Альтоны, повар будет разыгрывать кока и всем раздавать страшенные порции вяленой трески с картофелем.

— Нет, вы ошиблись, здесь выход на Глокенгиссерваль, а Кирхеналлее на другой стороне, — говорит полицейский.

Поэтому Валентин Пундт второй раз пересекает мрачный, со всех сторон продуваемый зал и удивляется, как неуважительно тычут, подметая пол, две уборщицы широченную щетку в башмаки стоящих вокруг людей. Щетку они толкают перед собой резкими движениями, щетина шуршит по грязному кафелю, взбудораживает пыль, и она клубами поднимается вверх, до потускневшей стеклянной крыши, под которой в длительном заточении пребывают взъерошенные голуби. Валентин Пундт твердо знает, что у выхода на Кирхеналлее, рядом с почтовым ящиком, почтовым ящиком «необъятной величины», как описала его госпожа доктор Зюссфельд, его ждут; для кого-нибудь другого этот факт послужил бы поводом изменить шаг, решительнее, сосредоточеннее, нетерпеливее двинуться к месту встречи, быть может, даже заключить с самим собой пари, что… или что… не… но Валентин Пундт, шершавокожий, неприступный и явно озабоченный тем, чтобы не подавать вида, как тяжела его ноша, пробирается по мрачному залу, чопорно и размеренно шагая, в длиннополом непромокаемом пальто, словно сохранившем в себе изрядную толику сырости, быть может сырости осеннего ельника, а потому вполне понятно, что низкорослые турки, греки и югославы при виде Валентина Пундта прерывают свои душесогревающие беседы, подталкивают друг друга локтями, многозначительно кивают друг другу и ухмыляются, глядя, как он движется к выходу, ухитрившись при этом рассечь встречную группу школьников.